216. Закон „разыгрывания сцен"
* Речь идет о маленьких „спектаклях", которые мы порой закатываем друг другу. „Сцены" позволяют разом, путем короткой эмоциональной вспышки, полной негодования, легко добиться того, о чем в спокойном состоянии можно тщетно просить целые месяцы и годы. *
Что же до подтверждения, то самое лучшее здесь- от начала до конца выслушать знатока и специалиста в вопросе Андре Моруа („ Письма незнакомке", глава „О сценах").
„Делаете ли вы сцены своему мужу, друзьям, сударыня? Хотя у вас вид Минервы, я крайне удивлюсь, если вы к ним не прибегаете. Сцена — излюбленное оружие женщин. Тем не менее оно требует от них еще и умения приноравливаться к мужчине, с которым имеют дело.
Встречаются такие легковозбудимые мужчины, которые получают от ссор удовольствие и могут своим поведением перещеголять даже женщину. Та же запальчивость сквозит в их ответах. Такие ссоры не обходятся без взаимных грубостей. После скандала накал слабеет, на душе у обоих становится легче и примирение бывает довольно нежным. Я знаю немало женщин, которые, устраивая сцены, не страшатся и побоев. Они даже втайне жаждут их, но ни за что в том не признаются. „Ну, а если мне нравится, чтобы меня поколотили?" — вот ключ к этой непостижимой загадке. У женщин, ценящих в мужчине прежде всего силу — духовную и телесную, — оплеуха, которую им закатили, только подогревает чувство.
— Какая мерзость! — воскликнете вы. — Мужчина, поднявший на меня руку, перестал бы для меня существовать.
Вы искренне так думаете, но для полной уверенности вам нужно бы испытать себя. Если ваше омерзение подтвердится, это означает, что гордость в вас сильнее, чем чувственность.
Нормальный мужчина терпеть не может сцен. Они ставят его в унизительное положение, ибо он при этом, как правило, теряет инициативу. Да и может ли уравновешенный супруг успешно противостоять разъяренной пифии, которая со своего треножника обрушивает на него поток брани? Многие мужчины, стоит только разразиться буре, предпочитают удалиться или, развернув газету, перестают обращать внимание на происходящее. Следует помнить, что бездарно разыгранная сцена быстро на доедает.
Уже само слово „сцена" нам многое объясняет. Оно позаимствовано у актеров. Для того чтобы произвести эффект, она должна быть мастерски разыграна. Начавшись с пустяков, только потому, что накопившееся раздражение требовало выхода, сцена должна постепенно набирать силу, питаясь всеми тягостными воспоминаниями, пополняясь давнишними обидами, наполняя все во- круг рыданиями. Затем — в подходящий момент — должен произойти перелом: стенания пошли на убыль, им на смену пришли задумчивость и тихая грусть, вот уже появилась первая улыбка и венец всему — взрыв сладострастия.
— Но чтобы так разыграть сцену, женщина должна действовать по заранее обдуманному плану и все время владеть собой...
Вы правы, сударыня. Ничего не поделаешь — театр! Талантливая актриса постоянно отдает себе отчет в том, что говорит и делает. Лучшие сцены — те, которые устраивают намеренно и тонко разыгрывают. Не только женщины владеют этим искусством. Выдающиеся полководцы — Наполеон, Лиоте — редко впадали в гнев, лишь тогда, когда полагали это необходимым. Но уже тогда их ярость сокрушала все преграды! Лиоте в приступе гнева швырял наземь свое маршальское кепи и топтал его. В подобные дни он еще утром говорил своему ординарцу:
— Подай-ка мне мое старое кепи.
Берите с него пример. Берегите свое возмущение для важных обстоятельств: будьте пастырем ваших слез. Сцены только тогда эффективны, когда редки. В странах, где грозы гремят чуть ли не каждый день, на них никто не обращает внимания. Не стану приводить в пример самого себя. По натуре я мало раздражителен, однако и я раз или два в году выхожу из себя, когда слишком уж возмути- тельная несправедливость или нелепость лишает меня обычного спокойствия. В такие дни мне все вокруг уступают. Неожиданность — один из залогов победы. Меньше сцен, сударыня, но с большим блеском! Прощайте".
217. Закон „раскрытия непринужденностью"
Если говорить о нас строго откровенно, то мы почти не бываем „нараспашку". Наше обычное состояние — „застегнутость на все пуговицы".
И если жесткость одежды еще выигрышна для намекающей выразительности изгибов и линий тела, то для характера это — непроницаемая для света темница.
* Раскрепощенность — вот ключик к тайнам нашей натуры, вот та колдовская дудочка, на которую откликается душа. *
Гордон Олпорт (1897 — 1967), американский врач, впоследствии ставший психологом, в сборнике своих исследований рассказывает об одном фермере, который участвовал в каком-то пикнике. Понадобилось купить пиво. К нему обратились с просьбой дать немного денег. И вот этот фермер, импульсивно, как выражается Олпорт, вынул монету, значительно превышающую стоимость пива. Олпорт спрашивает: зачем человек дал столько, если бутылка пива стоит значительно меньшей И сам дает ответ: в непринужденной ситуации выявилась основная черта фермера — щедрость.
218. Закон „расплаты за унижение"
* Наши поступки, имеющие своей целью унижению других людей, лишают нашу собственную жизнь необходимой прочности, ибо обязательно взращивают того, кто смертельно не простит нам понесенного урона его достоинству. *
Вспомним драму Фридриха Шиллера „Вильгельм Телль" (1804). Шиллер создал эту пьесу в последний период своего творчества, когда он проявлял особый интерес к освободительной борьбе народов. В „Вильгельме Телле" показано угнетение Швейцарии австрийскими завоевателями и борьба швейцарского народа за свое освобождение против империи Габсбургов.
Действие пьесы происходит в начале XIV в. в той части Швейцарии, население которой говорит на немецком языке. Большинство действующих лиц пьесы являются плодом творческой фантазии Шиллера, за исключением только двух персонажей. Образ Вильгельма Телля — легендарный, собирательный, он взят из народных сказаний, но многие события пьесы соответствуют исторической действительности.
Тирания и иноземное иго наиболее рельефно воплощены в лице Геслера, наместника австрийского императора. Правление Геслера и его приближенных характеризуется в пьесе произволом, жестокостью, самодурством, оскорблением национальных чувств и человеческого достоинства.
Чтобы растоптать самоуважение народа, Геслер придумал поставить на лужайке шест, на который водрузить шляпу, и приказал всем, кто проходит мимо (а воткнут в землю шест был в самом людном месте) низко кланяться шляпе, За нарушение указания наместника полагалось немедленное наказание, для чего вблизи шеста стояли два стражника,
Сумасбродное проявление не приемлется даже стражей. Вот их разговор между собой.
Приятель, что-то мне сдается, знаешь,
Позорный столб для нас же — шест со шляпой.
Ведь это срам для доброго вояки—
Быть на посту перед пустою шляпой.
За это все нас вправе презирать.
Отвешивать поклоны перед шляпой—
Поверь! — дурацкий это, брат, приказ!
Но вот в районе „пустой шляпы" появляется Вильгельм Телль.
У него в руках самострел. Он вместе со своим вторым сыном. Естественно, что поклона шляпе он не отвешивает.
Многие комментаторы драмы, ссылаясь на текст Шиллера, считают, что Телль просто не заметил „позорного сооружения". Я так не думаю. Взгляните на Телля, Разве он похож на невнимательного или робкого И разве не он говорит о себе следующее?
Покой мне чужд.
Я не рожден быть пастухом, Я должен
За целью ускользающей гнаться;
И лишь тогда жизнь для меня отрада,
Когда в борьбе проходит каждый день.
Не уважив шляпу, Телль бросил вызов оккупантам. Но будучи схваченным врагами, он еще надеется сойти за простачка и потому, находясь в резиденции Геслера, говорит ему:
Простите сударь! Я не из презренья
По безрассудству ваш приказ нарушил,
Будь я другой, меня б не звали Телль,
Ведь Телль от toll", что значит сумасбродство.
Помилуйте, я впредь не провинюсь.
Телль, отнюдь, не кается: просто Шиллеру хочется показать, что его „проступок" в глазах самого швейцарского народа естественен — захватчики всегда будут восприниматься без обиняков захватчиками, и даже простейшие действия людей — такие как „неуважительное" по- ведение Телля — есть психологическая реакция протеста.
Наказание, предложенное Геслером Теллю во искупление вины перед австрийской короной, страшное: он должен выстрелить из самострела в яблоко, которое стража Геслера положит на голову сынишки Телля.
Телль — меткий стрелок, и все обойдется. Он прощен. Но Геслер спрашивает его, а зачем он перед стрельбой достал не одну стрелу (ведь по условиям наказания ему полагается только один выстрел), а две. Мужественный и честный Телль не кривит душой перед сильной стороной. Его протест проявляется и в той правде, которой он нокаутирует Геслера. Вторая стрела, говорит Телль, должна была поразить Геслера, если бы отец попал не в яблоко, а в сына.
И тогда наместник срывается. Не выдержав поединка с представителем попранной его сапогом страны, он приказывает — забыв про свое обещание простить Телля— схватить смельчака и „упрятать" его в тюрьму да понадежнее, как самого опасного бунтовщика.
И вот теперь то Телль „распрямляет плечи" народного героя.
Он совершает свой исторический подвиг — посылает стрелу в сердце тирана. Решение Телль принимает не посредственно под влиянием событий. С небывалой отвагой покинув корабль Геслера, который нес его к тюрьме, к гибели, он осознает необходимость возмездия, т.е. уничтожения наместника. Ни с кем не советуется этот мужественный человек, ни минуты не колеблется. Поджидая Геслера, который должен проехать у подножия горы, где находится Телль, он — любопытная деталь: спокойно и приветливо разговаривая с горцами — пронзает из арбалета злое сердце жестокого человека.
Всходы унижения всегда вырастают, они не гибнут и способны стрелять в своих сеятелей.
219. Закон „расставания с правдой"
Двигаясь по дороге своей жизни, люди подвержены закону „смены приобретений" и закону „оставления использованного". Они вырастают из прежних своих одежд и расстаются с привычками и иллюзиями возраста. Каждое новое дело несет им приобретение нового опыта, и их очередные взгляды заступают на место предшествовавших. В этом смысле мы переживаем в самих себе и назначение на должность, и возведение на престол, и свержение. Мы переживаем и триумф наших войск, и унижение поражения. Все это в нас, при нас, всегда с нами. Не исключение из этого ряда и „правда".
* Если „правду" определить как желание быть услышанным и безоговорочно принятым в своих утверждениях, заверениях, призывах, то любая правда — это этап в нашей жизни, а вовсе не некая метафизическая или мифическая Она, которой люди должны служить и отдавать свои сердца, подобно любви к Богу. *
Об одном кардинале известно следующее: после избрания папы он подошел к святому отцу и сказал: „Итак, вы избраны в папы; вы в последний раз услышите правду; всеобщие знаки уважения обольстят вас, и вы станете считать себя великим человеком. Помните, что до возведения в папы вы были лишь невеждой и упрямцем. Прощайте, я стану вам поклоняться".
Он, этот кардинал, умел смотреть в корень и этим своим высказыванием по мудрости превосходит царя Соломона.
„Поездки учат".
(Японская поговорка)
* Можно прочитать целую книгу и не понять, о чем она. Можно битый час слушать лекцию и не уловить содержания речи. Можно долго чем-то заниматься и м понимать ни сути дела, ни его смысла.
Но достаточно бывает строчки, предложения, короткой встречи, мимолетного эпизода, и все прожитое выслушанное, сделанное вдруг выстраивается в понятный, осмысленный ряд.
Что же это за чудесные формователи нашего опытами Неужели какая-то там„мелочь" может так ясно обрисовать целое.
Такой удивительностью обладает опыт, только ие свой, а чужой. Оказывается, чужие достижения, взгляды, умения, если их много и они непрерывны в своем направленном на нас потоке, если знакомство с ними широкомасштабно и часто, способны так пересечься е нашим опытом, делом, мыслью, что, пересекая, не перечеркивают „наше", а, напротив, поднимают его, кал и это делает встречный поток воздуха, поравнявшись е . крыльями самолета. *
Разным историям на сей счет числа нет. Но мне запомнилась та, что рассказана была писателем Александром Михайловичем Алешкиным. Буквально за год до развала
Союза пришлось ему сопровождать делегацию японцев. На одном из самых крупных в городе заводов, а дело было во Владикавказе, они шли мимо Доски почета, когда руководитель делегации, замедлив шаг, что-то проговорил остальным, и они замерли перед взятыми в рамки портретами и низко склонили головы.
„Я подумал сперва: вот кто почитает мастерство!— говорит Алешкин. — Растрогался и заодно тоже как бы слегка поклонился: вот, мол, у кого и тут нам надо учиться — у японцев!.. Ну и как бы в знак признательности, что ли в знак благодарности по отношению к гостям, уточняю: а почему это незнакомых вам людей вы решили почтить .. А руководитель и говорит: „Ведь они умерли1 .. А мы свято чтим память об ушедших в иной мир!" — „Да нет же! — я ему объясняю. — Они, слава Богу, живы... Просто эти люди хорошо работают, поэтому их портреты тут и висят!" Тогда он с японской своей дотошностью пересчитал портреты — их двадцать четыре набралось, а потом спрашивает: „А сколько всего рабочих на этом заводей" Отвечаю ему: семь тысяч, мол. Он спрашивает: „И что — остальные шесть тысяч девятьсот семьдесят шесть рабочих трудятся плохой"
Вот как мы с вами, читатель, выходит, странно жили, если со стороны посмотреть.
Жизнь соприкоснула меня в молодые годы с Павлом Васильевичем Копниным, доктором философских наук, известным советским гносеологом, специалистом по теории науки. Это от него я впервые услышал быль о посещении философского факультета Московского государственного университете им, М, В. Ломоносова делегацией индийских ученых. Почти всю неделю длился их визит. Все прошло удачно и Москва понравилась, и пытливые студенты. Одного только не смогли осилить гости. О чем откровенно и сказали. „У вас, — говорили они, — все хорошо поставлено и обеспечено, Много нужных кафедр — этики, логики, истории философии и т.д. Но это ведь философский факультет. А философия есть любовь к мудрости. Любовь! Так отчего же у вас нет как бы главной кафедры, кафедры любви?
Ничего не смогли ответить им наши маститые, обвешанные званиями преподаватели. Растерялись. Сникли. Вопрос, что называется, был действительно „интересным".
Кафедр любви на факультетах университетов так и не появилось. Ни в СССР, ни после него. Но мне почему то эта история сильно врезалась в память. Хоть я отнюдь и не причастен к ней, но живу я с тех пор с ощущением какого-то странно-тревожащего смятения...
* Для человека реально вовсе не то, что он видит, а то, что он видит тогда, когда видит. *
Знание главного самостоятельно достраивает в нас и для нас какое угодно второстепенное, даже без его присутствия и наличия. Однако обратное невозможно. Вот почему идея способна заменить человеку мир, в то время как одного только мира человеку никогда не достаточно.
Кстати, благодаря этому психологическому обстоятельству возможно искусство, ибо оно „вклинивается" в восприятие, тем самым превращая свои „фантомы" в „действительность".
И надо же! Это вполне исчерпывает весь наш запрос в потребности, определим совокупно так эту сферу, реалитета.
Нижеследующая история передается в Московском Художественном театре от поколения к поколению как эстафета.
Когда Антон Павлович Чехов во второй раз пришел на репетицию своей „Чайки" (это случилось 11 сентября 1898 г.), один из актеров стал рассказывать ему о том, что за сценой во время спектакля будут квакать лягушки, трещать цикады, лаять собаки.
— Зачем это? — недовольным голосом спросил писатель.
— Реально, — ответил актер.
— Реально, — повторил Антон Павлович, усмехнувшись, и после маленькой паузы заметил: — Сцена— искусство. У художника Крамского есть одна жанровая картина, на которой великолепно изображены лица. Что если на одном из лиц вырезать нарисованный нос и вставить живой? Нос — „реальный", а картина то испорчена... Сцена требует известной условности... Сцена отражает в себе квинтэссенцию жизни, не надо вводить на сцену ничего лишнего.
222. Закон „резкой смены стратегии"
* Если что-то не получается, в том ключе, в котором вы действуете, резко измените стратегию своего поведения. В момент ошеломления, растерянности люди становятся вашими. *
Наверное, всем известна уловка „хороший парень— плохой парень". Эта манипулятивная техника хорошо демонстрируется в старых фильмах о полицейских. Первый полицейский угрожает подозреваемому судебным преследованием за многочисленные преступления, сажает его под яркий свет, всячески притесняет и, наконец, уходит. Приходит „хороший парень", выключает свет, предлагает подозреваемому сигарету и извиняется за грубого полицейского. Он говорит, что хотел бы избавить подозреваемого от грубости и давления первого полицейского, но не может этого сделать без помощи подозреваемого. Результат: подозреваемый рассказывает все, о чем знает.
Талантливых профессионалов среди разведчиков не так уж много. Но Дмитрий Александровия Быстролетов как раз из них. Родился он 17 января 1901 года в крымской деревне Акчора, сын деревенской учительницы. До 15 лет жил при матери. Мать, сама дочь сельского священника, воспитала его без религии. Зато была близка к тогдашним либералам — ездила на север для передачи денег ссыльным.
А далее так. Три года в мореходке, потом учеба в русской гимназии в Турции, затем Пражский университет, В 1924 г. резидентура ОГПУ в Праге привела Быстролетова для работы по эмиграции. Его агентурное имя — „Андрей"...
В Чехословакии, где начиналась карьера молодого разведчика, не все происходило гладко и безоблачно. Случались (здесь я уже пользуюсь сведениями В, Снегирева из газеты „Правда") ошибки, Имели место провалы, к счастью, пока не грозившие немедленным арестом. Однако постепенно атмосфера накалялась все больше, и в конце концов Быстролетов оказался перед тем пределом, за которым разведчика ждет неминуемое разоблачение. В 1930 г. центр дал согласие на его возвращение в Москву, а торгпред вручил Дмитрию направление на учебу в Академию внешней торговли.
Однако, когда чемоданы были уже упакованы, к Быстролетову явился „Гольст" — резидент нашей разведки в Праге, Он сообщил, что переведен в Берлин и предложил Дмитрию последовать за ним, причем не для работы, как прежде, „под крышей" советского загранучреждения, а на положении нелегала — под чужой фамилией и чужим паспортом. Быстролетов согласился.
Весь последующий текст — собственноручные записи Д, А. Быстролетова, Более яркого иллюстрирования к правилу „резкой смены стратегии поведения" я еще не встречал.
„Подпольцик начинается с фальшивого паспорта,— сказал „Гольст", протягивая мне пачку долларов. — В вольном
Дмитрий Александровия Быстролетов
городе Данциге консульский корпус имеет права дипломатов, и в настоящее время дуайеном там является генеральный консул Греции, жулик, член международной банды торговцев наркотиками. Зовут этого грека Генри Габерт, он еврей из Одессы. Не пугайтесь его величественного вида".
Геберт занимал большой барский особняк в старом саду. Ливрейный лакей почтительно впустил меня в дом, доложил и раздвинул дверь. В углу обширного кабинета за огромным деловым столом сидел мужчина, как будто бы сошедший с карикатуры Кукрыниксов или Б. Ефимова; с моноклем, в пластроне и белых гетрах. Он величественно кивнул мне и принялся что-то писать. Я сел на кончик стула и начал по-английски: „Ваше превосходительство, не откажите в помощи несчастному соотечественнику, у которого только что украли портфель с паспортом" — „Предъявите свидетельство о рождении".— „Увы! Метрика сгорела при пожаре в мэрии города Салоники!" — „В каком греческом посольстве вас знают?"— „К сожалению, ни в каком!". Консул передернулся. — ДA в Греции?" — „Увы, я давно лишен счастья видеть роди- ну!" — „Как вас зовут?" — „Александр Галлас". — „Вы говорите по-гречески?" — „К моему стыду и горю — нет.
Ни слова".
Консул отодвинул от себя бумаги и раздраженно произнес: „Нет, я не могу выдать вам паспорт. Прощайте!". Он опять взял какой-то документ. Я положил на стол 200 долларов: „Это для бедных города Данцига". Но дуайен брезгливо поморщился и сказал: „Я не занимаюсь благотворительностью. Уберите деньги. Повторяю: прощайте". „Ну, все! — подумал я. — Первое задание срывается! Скандал". Но тут же решил: „Нет! Надо постучать в дверь энергичнее! Ну, смелей!"
Я вынул пачку американских сигарет и коробку американских спичек, сигарету вложил в губы, а спичкой чиркнул через документ перед носом консула. Он откинулся в кресле и уставился на меня: „Что это значит?" Хриплым басом я ответил на американском блатном жаргоне: „Мне нужна ксива. Враз. Бестолковщина." Консул побледнел. „Откуда едете?" — „Из Сингапура". — „Почему не через Пирей или Геную?" — „Потому, что вашу вшивую липу в Женеве спущу в уборную, получу от наших новую, „на бегон", и с ней рвану в Нью-Йорк. Не дрейфьте, консул, завтра вашего паспорта не будет". Консул протер монокль и тихо спросил: „В Сингапуре случилась заваруха. Вы знаете?" В эти дни мировая пресса сообщала, что начальник английской полиции, полковник, среди бела дня в центре города был убит выстрелом в спину. Убийце удалось скрыться. Выяснилось, что убийца был американец, японский шпион и торговец наркотиками. „Знаю о заварухе". — „И знаете, кто убил полковника?" — „Знаю. Я." Пальцы у консула задрожали. Он вы- двинул ящик, достал формуляр паспорта и стал заполнять под мою диктовку. „Берите. Все?"
Я встал и, изменив голос, сказал с низким поклоном: „Ваше превосходительство, наша страна счастлива, что ее представляют столь благородные люди и блестящие дипломаты". Мы пошли к дверям. Старик сначала не понял перемены ситуации. Потом залепетал: „Да, да. Благо- дарю за посещение, сэр! Я счастлив сделать это знакомство, сэр! Проездом заходите, не забывайте, сэр!" Створки раздвижной двери поехали в разные стороны. Еще секунда — и все кончится. И вдруг консул крепко сжал мою талию и громко отчеканил по-русски: „Вы только что из Москвы?!" — „А?" — не удержался я, но тут-то и познается разведчик: мгновенно я склеил английскую фразу, начинающуюся с этого звука: „Я не понимаю по-польски!" — Aх, извините, я устал, это ошибка, сэр!"
И мы расстались. Я уносил паспорт в кармане с чувством первой маленькой победы".
Любая деловая или организационная система, включающая, по определению, человека в качестве базового элемента, обладает и всеми свойствами человека. Это значит, что со временем она нуждается в обновлении программных установок, смене деятельности, изменении контактного круга и обязательности различения фаз становления. Подобное в жизни людей называется „поумнением". В жизни же производств это зовется реорганизацией.
Легко, но без легкомысленности, наметил спорные точки этого правила харьковчанин Олег Кратов:
„Реорганизация в организациях так же необходима, как каждому из нас — регулярная баня. Не слушайте маловеров, которые цитируют Крылова („ А вы, друзья, как не садитесь..."). Только реорганизация позволяет поддерживать здоровье поустаревшего коллектива. Она облегчает замену компетентных некомпетентными; обеспечивает работой по составлению штатных расписаний и положений о подразделениях, расширяет круг знакомств ваших подчиненных (сегодня работал с одним подчиненным, а завтра — с другим); никто не определит, хорошо или плохо работает ваше учреждение, так как всегда можно сказать: „Это ведь было до реорганизации". Поэтому в движении счастье мое, в движении!
Реорганизация, как правило, состоит из двух чередующихся циклов: соединение и разъединение. Ну зачем вам, например, два отдела, которые называются:
Отдел координации стандартизации;
Отдел стандартизации координации.
В соответствии с программно-целевыми задачами, их нужно объединить в один отдел и назвать его так: Отдел стандартной координации.
Через небольшой промежуток времени станет ясно, что функционально-программный механизм управления дает спонтанные перебои, а потому надо немедленно создать четыре отдела:
Отдел координатной стандартизации;
Отдел стандартизированной координации;
Отдел стандартной стандартизации;
Отдел координатной координации.
Борясь с раздуванием штатов, не следует иметь такое количество отделов, лучше оптимизировать их целевые функции и на базе четырех создать три отдела:
Отдел координативной координации стандартов;
Отдел стандартной координации стандартов;
Отдел стандартизации стандартной координации.
Потом делите каждый отдел на два и получаете шесть отелов, объединяете в четыре, разделяете на восемь, объединяете в шесть и т.д.".
224. Закон „решительных действий "
* В критических и кризисных ситуациях следует от- давать предпочтение ходам грубым, резким, жестким— разгону, расстрелу, изгнанию, попранию...
Здесь совершенно не важны ни неожиданность действий, ни их, так сказать, невероятность. Важно, и важно исключительно, другое — прямота, быстрота и солдафонские зуботычинные простота и ясность. *
Есть крылатое выражение „перейти Рубикон". Означает оно — сделать решительный шаг, бесповоротный шаг, который определит поворот дальнейших событий; совершить такой поступок, который сыграет решающую роль в последующей жизни данного человека. Рубикон — это река, которую в 49 г, до н.э, перешли, вопреки запрещению римского сената, войска Юлия Цезаря, „Переход через Рубикон" явился первым шагом, начавшим гражданскую войну, приведшую к установлению в Риме императорской власти.
Центральной фигурой английской буржуазной революции стал Оливер Кромвель. Его откровенность была редкой, но однажды он, несомненно искренне, признался: „Я бедное, слабое существо... призванное, однако, служить Господу и его народу". Тем не менее, когда Кромвелю в 1651 году пришлось „перетягивать канат" с так называемым Долгим парламентом, его успех целиком определился использованием правила „решительных действий .
Вся эта история, бесспорно, поучительна. Она ценнейшее пособие для всех, кто идет во власть, кто жаждет и может ее вкусить, кто способен остро чувствовать миг соответствия себя сложности политической задачи.
„Когда, наконец, стало очевидным, что, с одной стороны, „охвостье" Долгого парламента выродилось в кучку обнаглевших дельцов, пользовавшихся своим положением
Оливер Кромвель (1599 — 1б58)
лишь для округления своих состояний, а с другой- что растущим недовольством и брожением в низах готовы воспользоваться притаившиеся роялисты, Кромвель, в какой уже раз переходит в „оппозицию". В августе 1651 г. офицерский Совет подает петицию в парламент, в которой помимо требований о выплате армии задолженности значилось проведение реформы права, уничтожение церковной десятины (требование о назначении даты своего „самороспуска" и новых выборов было по настоянию Кромвеля опущено). Но как он впоследствии признал, он пользовался всяким удобным случаем, чтобы напомнить „охвостью" о необходимости положить предел своей власти. Только под большим нажимом оно назначило срок своего роспуска — ноябрь 1654 г. Однако в проекте „избирательного закона" предусматривалось, что члены Долгого парламента не подлежат переизбранию, а должны автоматически войти в состав не только нового парламента, но и всех других будущих парламентов: это — во первых. И во-вторых, что только „охвостью принадлежало право впредь устанавливать „законность избрания того или иного члена парламента.
Кромвель добивался изменения этого проекта. Когда же лидеры парламента убедились в том, что армейская верхушка не согласится на подобный закон, они решили провести его за ее спиной. Заверив Кромвеля, что пока не будут принимать никакого решения по этому вопросу, они на следующий день, воспользовавшись его отсутствием в палате,. в спешном порядке принялись обсуждать законопроект, с тем чтобы сделать его законом. Узнав о таком вероломстве парламента, Кромвель пришел в бешенство. В чем был (в домашнем черном кафтане и серых чулках), он отправился в парламент, не забыв захватить с собой несколько десятков мушкетеров. Он вошел туда, сел рядом с Гаррисоном. О том, что было дальше, красочно повествует Ледлоу в своих мемуарах.
„Кромвель... сказал ему, что надо распустить парламент и что нужно это сделать сейчас. Гаррисон возразил, что дело это большое и трудное и что нужно хорошенько его обсудить. „Вы правы", — ответил генерал и еще около четверти часа сидел молча. Затем, когда был постав- лен вопрос об утверждении законопроекта, Кромвель шепнул ему: „Теперь пора, я должен это сделать" — и, внезапно встав с места, произнес речь". О ее содержании дает представление тот же мемуарист: „Он осыпал парламент самыми грубыми упреками, обвиняя его членов в том, что они не пожелали сделать что-либо для общественного блага, отстаивают корыстные интересы пресвитериан и юристов, являющихся пособниками тирании и угнетения; обвиняя их в намерении навсегда сохранить за собой власть...
После этого он сказал, что Господь отрекся от них и избрал своим орудием других людей, более достойных, чтобы совершить его дело. Он говорил с такой страстью и воодушевлением, словно обезумел. Сэр Питер Уэнтворт встал с места, чтобы ответить ему, и сказал ему, что он впервые слышит такие неподобающие для парламента речи и что это тем более ужасно, что их произносит слуга парламента...
Пока он говорил, генерал вышел на середину зала и, продолжая свою бессвязную речь, крикнул: „Довольно, довольно, я положу конец вашей болтовне". Затем, расхаживая по залу вперед и назад, как сумасшедший, и топая ногами, он воскликнул: „Вы полагаете, что это не парламентский язык, я согласен с вами, но вы и не можете ожидать от меня иного языка. Вы не парламент, я говорю вам, что вы не парламент, я положу конец вашим заседаниям", — и, обратившись к Гаррисону, он приказал: „Позовите их сюда". После этого полковник Уортли вошел в зал с двумя шеренгами мушкетеров. Когда сэр Генри Вэн заметил это, он громко крикнул с места: „Это нечестно, это противно морали и общепринятой нравственности!" Тогда Кромвель обрушился на него: „Ах, сэр Генри Вэн, сэр Генри Вэн! Боже, избави меня от сэра Генри Вэна". Затем, не называя имен, но указывая пальцем так, чтобы легко можно было догадаться, о ком речь, идет, Кромвель обвинял одного в пьянстве, другого — во взяточничестве, третьего — в безнравственности. Спикер отказался покинуть свое место, „пока его не принудят к этому силой". Кромвель крикнул: „Уведите его!".. „Сэр, — сказал подошедший к нему Гаррисон, — я помогу вам". Спикер взял его за руку и сошел с места. После этого Кромвель приказал очистить палату от всех членов. „Вы вынудили меня на это, — сказал он им вдогонку — ибо я день и ночь молил Господа, чтобы он лучше убил меня, чем заставил сделать это". Кромвель подошел к,— секретарю и, выхватив у него заготовленный акт о роспуске палаты, сунул его себе под шляпу. Ему в глаза бросилась лежавшая на столе булава — символ власти спикера. „Что нам делать с этой безделушкой1" — „Унесите ее прочь!" Когда все было закончено, Кромвель приказал запереть двери и отправился домой. Это произошло 20 апреля 1652 г.
Вечером того же дня судьбу парламента разделил и избранный им Государственный совет. Напрасно его председатель Бредшоу — судья, объявивший Карлу I смертный приговор, пугал Кромвеля „опасными последствиями", когда о содеянном узнает страна. Между тем эта весть в народе была встречена с большим удовлетворением, как доносил домой венецианский посол: „Ни одна собака даже не тявкнула".
(М. А. Бара. Великая Английская революция)
Оливер Кромвель разгоняет Долгий парламент
Если вы спорите, раздражаетесь и возражаете, вы можете иногда одержать победу, но победа эта будет бессмысленной, ибо вы никогда не добьетесь расположения вашего противника.
(Бенджамин Франклин)
За усилие и опровержения почек-то обычно следуете опровержение усилия.
Активность людей есть то, что импульсирует и движет их к цели, обеспечивает возможность достижения задуманного результата, будь то успех в делах или победа над другим человеком. Но — и это до сих пор ускользало от „практической" констатации — активность не одномерна, не так проста и уж никак не однозначна, хотя именно последнее всего ближе к обыденному восприятию.
В активности (да!) наличествует то, что я бы определил как „выпрыгивание последствий". То есть, говоря иначе, в ней, изначально, имманентно, сокрыта компонента упругого возврата.
Для контактных ситуаций (и пока, сужая сферу применимости, будем говорить только о них) это означает, что вовлечение наших усилий в перевес над другим человеком ощущается той стороной не как давящий ее наш потенциал, а исключительно как перевес.
И вот тут-то кроется самое главное. Перевес не способен усваиваться. Для любого человека он инороден и всегда представлен знаком неприятной чужеродности. Потому отвергается, меняя свой вид и значение. Во-первых, включается любопытный механизм отражения, особенный тем, что чем больше потенциал интеллекта в „прямом попадании", тем больше озлобленного неприятия в возврате. Во-вторых, противодействие не только не равно действию, но никак не вытекает из него. В-третьих, сторона, испытавшая одоление активностью перевеса, бес контрольно, в импульсивных рывках входит „в штопор" реванша диапазоном от „растворительности" до „раздавительности".
Бенджамин Франклин
„В споре нельзя одержать верх. Нельзя потому, что если вы проиграли в споре, значит, вы проиграли, если же одержали верх, то тоже проиграли. Почему? Предположим, что мы одержали победу над собеседником, разбили его доводы в пух и прах... Ну и что? Вы будете себя чувствовать прекрасно. А он? Вы заставили его почувствовать ваше превосходство. Вы задели его самолюбие. Он будет огорчен вашей победой. А ведь человек, которого убедили против его воли, не отречется от своего мнения.
В девяти случаях из десяти спор кончается тем, что каждый из его участников еще больше, чем прежде, убеждается в своей абсолютной правоте",
(Бенджамин Франклин)
226. Закон „ритуальной власти"
Практикуемая в местах заключения и в армии „про» писка" имеет ряд сходств с первобытными обрядами инициации, отличаясь, правда, от них преобладанием не просто мучительных, а унизительных, постыдных процедур; В лагерных отрядах есть свои „изгои" и „парии", с которыми недопустима нормальная коммуникация и которые: считаются даже своего рода „табу": „заминированные" „чушки", „опущенные", „обиженные", „козлы" и т.п.
СИЗО (следственных изолятор)... „Прописка" „Этот исключительное по „раздавливанию" человека действо. Выдерживает его не каждый,
Начинается все с „наивных" вопросов, на которые, однако, „правильно" может ответить только очень сообразительный, очень смелый, изворотливый. Ну, например, сокамерники спрашивают новичка: „За что тебя посадили1". Он отвечает: „За воровство", А надо ответить: „За" решетку ". Или просят: „Сыграй на гармошке!". „Прописываемый" оглядывает камеру: „Здесь же нет гармошки..." А надо подойти к отопительной батарее и сказать: „Разверните мне эти мехи — я сыграю".
Отвечаешь НЕ ТАК — на твою голову кладут книгу у бьют по книге кулаками. Синяков, крови нет, а боли столько, что иные теряют сознание. А еще в камерах „вьют морковку, „ставят банки . Надо все выдержать, не крикнуть. Иначе станешь „обиженным . Поцелуешь парашу, „возьмешь за щеку"... И тогда ты пропал, В какую бы колонию тебя потом ни направили, везде ты будешь чистить туалеты, каждый станет измываться над тобой, как захочет. А информация по этапам попадает быстро о каждом... „Прописка" существует многие годы, через нее проходят практически все арестованные и осужденные. Об этом знают и работники изоляторов, и в колониях, но и попыток не делается, чтобы ее прекратить. Пусть, дескать, знает каждый, куда попал...
227. Закон „рьяной исполнительности"
Наняли двадцать корректоров, чтобы избежать ошибки. И все равно, на титульном листе издания стояло „Британская энциклопудия".
(И. Ильф. Записные книжки)
* Это весьма интересный закон, утверждающий, что совершенство недостижимо, а всякий, стремящийся к совершенству, имманентно и независимо от своего желания сотворяет несовершенство, степень которого пропорциональна расстоянию до намеченного идеала, умноженному на рьяность. *
У французского писателя Альфреда де Виньи есть любопытный рассказ „Вечерний разговор в Венсене". Характерно здесь самое название первой главы: „Солдат редчайшей добросовестности".
О человеке, к которому отнесены эти слова, мы читаем: „Рядом с нами, неподалеку от деревянных ворот крепости, мы увидели старого вахмистра, лицо которого выражало беспокойство и озабоченность; он то отпирал, то запирал дверь небольшой башни, которая служила пороховым складом и арсеналом для крепостной артиллерии и была наполнена пороховыми бочками, оружием и снаряженными боеприпасами.
В руках он держал три длинных списка и внимательно изучал ряды обозначенных на них цифр; мы спросили его, почему он столь поздно еще на месте работы. Он ответил почтительно и спокойно, как подобает солдату, что на следующий день, в пять часов утра, предстоит генеральный осмотр крепости, а он отвечает за запасы пороха, поэтому и проверяет эти запасы вот уже, вероятно, в двадцатый раз, чтобы не получить замечания за халатность. Правда, он хотел использовать для этого хоть скудные остатки дневного света ,,в, связи со строгими предписаниями, запрещающими вход в башню не только с факелами, но даже с потайным фонарем; к несчастью у него не хватило времени, чтобы охватить проверкой все объекты, еще несколько снарядов остались недосмотренными, хорошо бы, если бы он имел возможность проникнуть в башню после наступления темноты! С некоторым нетерпением он поглядел в сторону гренадера, который стоял на карауле у дверей башни; вон он-то и воспрепятствует замышляемой дополнительной сверке! Сообщив нам все это, вахмистр опустился на колени посмотреть, не забились ли под двери остатки пороха. Он боялся, что порох взорвется при соприкосновении со шпорами или металлическими набойками на сапогах офицеров: „Впрочем, не это меня больше всего беспокоит, — произнес он, вставая, — а мои списки". И он с тревогой скользнул по ним взглядом".
Трагедия рассказа заключается в том, что вахмистр именно своими чрезмерными предосторожностями вызывает катастрофу, которая стоит ему жизни. Его усердие не дает ему покоя:
„Вы ведь видели, господин лейтенант, что я, как солдат, большое значение придаю добросовестному выполнению долга. Я бы, верно, умер от стыда, если бы завтра при осмотре обнаружили недостачу хоть одной картуши. И представьте, мне кажется, что во время последних упражнений по стрельбе у меня стащили бочку пороху для пехоты. Меня так и подмывает пойти посмотреть, и я сделал бы это, если бы вход в помещение с источником света в руках не был запрещен".
Запрета входить со светом в пороховую башню добро совестный служака нарушить не может. Но тяга к ажуру тоже ох как сильна! Через два часа после того, как прозвучали слова вахмистра, пороховой склад с грохотом взлетел на воздух.
„По-видимому, несчастный все же не мог воспротивиться неодолимой потребности еще раз посмотреть на свои пороховые бочки и посчитать свои гранаты. И вот что-то, подковка, камешек, просто неосторожное движение — в один миг все воспламенило".
Отсюда вывод, столь же непреложный, сколько и оригинальный: лучше целиться в несовершенство и попасть, чем в совершенство и не попасть.
* Всякий раз, перед лицом точного действия других людей наше восхищение ими принимает форму самооглупления.
Очевидно, надо сдерживаться, контролировать себя. *
Президент Гарвардского университета Элиот как-то рассказал Гансу Селье (тому самому, что открыл явление „стресса") такую историю. Войдя в переполненный ресторан, он отдал шляпу гардеробщику-негру. При выходе Элиот с удивлением увидел, что гардеробщик безошибочно выбрал именно его шляпу из сотен других. В изумлении он спросил: „Как вы узнали, что это моя шля- па?" — „Да не знал я, что она ваша!" — был ответ. „Почему же тогда вы дали мне ее?" — спросил Элиот. На что гардеробщик очень вежливо ответил: „Потому что вы, как вошли, отдали ее мне". Президенту университета чрезвычайно понравилось столь скрупулезное обращение с причиной и следствием.
229. Закон „самопревосходности"
* Не только музыке надо быть сверх музыкой, чтобы что-то значить, но и все на свете должно превосходить себя, чтобы быть собою. Человек, деятельность человека должны заключать элемент бесконечности, придающей явлению определенность, характер". *
(Б. Л. Пастер)
Борис Леонидов, Пастернак
230. Закон „сатанинской" диалектики"
* Каждый миг своей жизни, в минуты радости, скорби, утехи, в восхождении и на спуске будем помнить о сатанинской диалектике, присущей всем человеческим проявлениям — и нашим, и чужим. Они, всегда будучи такими, всегда и в то же время ~ другие: и одно и ro же время, в одном и том же месте, в одном и том же отношении. *
Помимо тотальности этот закон еще и универсален, а потому может выглядеть и в таком ракурсе:
Что бы люди ни закивали, их начинания будут поняты другими людьми не так, только не так, всегда не так!
Тема вполне в духе Эдварда Мэрфи. Но по правде говоря, на эту странность людского поведения, глубоко заякоренную в человеческой натуре, внимание обращалось давно. Может быть, лучше других суть дела сформулировал в 1353 г. итальянец Франческо Петрарка (1304 — 1374), Обратите внимание на то, как остер его глаз, красива мысль, как предельно точно все подмечено. Возьмем в руки письмо, адресованное Петраркой своему другу Франциску, приору св. Апостолов; подивимся, подумаем, задумаемся, И ведь есть о чем! Итак.
„Бывает ли в делах человеческих хоть что-нибудь настолько благоразумное и осмотрительное, чтобы не оставить лазейки для брани и нападок1 Покажи хоть одного, кто избавлен от этой чумы! Самого Христа опозорили и в конце концов погубили те, кого он пришел спасти; мы еще хорошо отделались, если без топора над головой, без боязни плетей терпим словесные наскоки. Если только не предположить, что древние лучше умели язвить, никогда не было эпохи наглее нашей. Расскажу тебе одну из известных в народе басен, какими старухи коротают у огня зимние ночи. Старик и сын-подросток шли куда-то, имея на двоих одного, да и то небольшого ослика, на котором по очереди облегчали себе тяжесть пути. Когда поехал родитель, а мальчик шел следом, встречные стали насмехаться: „Вот дышащий на ладан и бесполезный старик, ублажая себя, губит красивого мальчугана". Слез старик и поднял упирающегося сына вместо себя на седло. Встречная толпа зашепталась: „Вот ленивый и крепкий мальчишка, потакая своей испорченности, убивает дряхлого отца". Покраснев, тот заставляет отца подсесть к себе, и одно четвероногое везет обоих. Но громче ропот прохожих и возмущение: малое животное задавлено двумя большими! Что делать? Одинаково расстроенные, оба сходят и на своих ногах поспешают за идущим налегке ослом. Однако насмешки жестче и смех наглей: двое-де ослов, желая поберечь третьего, не берегут себя. „Замечаешь, сын мой, — говорит тогда отец, — что не выходит сделать так, чтобы одобрили все? Давай вернемся к тому, что было у нас принято в самом начале, а они пускай продолжают говорить и браниться, как принято у них". Больше ничего тебе не скажу, да и не надо, басня грубая, но действенная".
231. Закон „свободного проявления"
* Чего 6ы стоило и что бы значило для нас солнце, если 6ы его лучи упирались во mo-ли6о еще до Земли? *
Известный английский физик Эрнест Резерфорд (1871— 1937) высоко ценил в учениках самостоятельность мышления, инициативу и делал все возможное для того, чтобы выявить у человека его индивидуальность.
Лауреат Нобелевской премии по физике Петр Леонидович Капица так описывал положение дел в лаборатории Резерфорда.
„Тут часто делают работы, которые так нелепы по своему замыслу... Когда я узнавал, почему они затеяны, то оказывалось, что это просто замыслы молодых людей. Крокодил („Крокодил" — шутливое кулуарное прозвище Резерфорда) так ценит, чтобы человек проявлял себя, что не только позволяет работать на свои темы, но еще и подбадривает, старается вложить смысл в эти, подчас нелепые, затеи".
Однажды Резерфорду сказали, что одни из его учеников работает над безнадежной задачей и напрасно тратит время и деньги на приборы. — „Я знаю, — ответил Резерфорд, — что он работает над безнадежной проблемой, но зато эта проблема его собственная, и если работа у него не выйдет, то она научит его самостоятельно мыслить и приведет к другой задаче, которая уже будет иметь решение".
Именно такое отношение к ученикам способствовал." , тому, что Резерфорд создал мощную научную школу.
232. Закон „секрета свержения"
„В делах своих помните о дереве, которое сказало"дровосекам: „Если бы в руках ваших не было части мо: его тела, вы бы никогда не смогли повалить меня ". *
(Ахикар Премудрый)
* Поступай, как на рынке: бери из середины, ибо что сверху, положено для покупателя! *
Мудрость масс устойчиво проявляется в насторожен- ном отношении к крайностям. Экстремистов любят слушать, им даже поддакивают, но идут за ними неохотно и очень редко.
Закон середины можно сформулировать еще и так
Люди чувствительны не столько разумности, сколько к устойчивости.
234. Закон „сигнального поведения"
Человек не видит во тьме, Но человек „слеп" и тогда, когда разглядывает Солнце. Во всех же остальных случаях он зряч. Орган зрения — глаз — требует ПРИСПОСОБЛЕНИЯ)
Вы не задумывались, почему раскаленный прут (из обычно молчаливого железа), будучи опущенным в воду, громко, резко и возмущенно шипите Да, он требует ПРИСПОСОБЛЕНИЯ.
* Любой человек, помещенный в, другие люди" тоже резко ИНОвыражается (так сказать, шипит). Почему? Да, он тоже требует приспособления, *
Имейте это в виду!
Среди сочинений римского баснописца Федра (ок. 15 до н.э. — ок. 70 н.э,) есть одна басня, в которой повествуется о совместной охоте льва, коровы, козы и овцы. После удачной охоты лев разделил добычу на четыре равные части и сказал: „Одну часть добычи я беру себе, потому что я лев, другую — потому что я храбр, третью — потому что я силен, а кто коснется четвертой, тому не поздоровится".
* „Сила в жизни большая фора, вроде королевского титула. Избавляет от мелких неприятностей, хотя не избавляет от крупных. Вроде королевского титула. Ко- роля можно казнить, но нельзя мимоходом съездить по уху". *
(Василий Плехов. Миражи ноосферы)
Ежегодно в мире от рака умирают около пяти миллионов человек. 25 лет назад Т. Воробьева, химик-аналитик одного из оборонных заводов, фактически была приговорена к смерти" — рак IV стадии, почти полный паралич. Врачи не скрывали, что жить ей осталось считанные дни. Как это нередко бывает в критических ситуациях, люди, мобилизуя все оставшиеся силы в борьбе за жизнь, находят простые до гениальности решения долгое время мучивших их проблем. Т.Воробьевой помогло знание химии. По ее просьбе сотрудники больницы приготовили соответствующие растворы, и она занялась самолечением. Результат был поразительный. Через неделю, когда главврач зашел к ней попрощаться, она делала огуречные маски для лица, а через два месяца встала на ноги.
„Воскрешение из мертвых", сообщает еженедельник „Аргументы и факты", подвигло Т. Воробьеву на изучение опыта народной медицины. В 1988 г. она познакомилась с работами американского ученого Стэнли Кона (удостоенного Нобелевской премии) в области биохимии рака, которые помогли ей объяснить биологическую природу рака и сделать открытие в иммунологии. Это, в свою очередь, позволило разработать новые методы и препараты для лечения рака. Один из них — „Витурид", который является гомеопатическим средством, резко стимулирующим иммунитет и одновременно рассасывающим опухоли.
А теперь, после такого небольшого вступления, история-пример к правилу „силы".
Одному из из пациентов Т. Воробьевой с IV стадией рака мозга для продолжения лечения срочно потребовался „Витурид". Он послал, жену в Киев, в НИИ фармакологии и токсикологии, где в это время изготовляли опытные партии чудодейственного лекарства. Было лето, период отпусков, в институте почти никого не было, препарат ей не дали. Тогда он поехал сам. В кабинете заместителя директора института он достал гранату и сказал, что взорвет себя, если ему не выдадут „Витурид". Из отпуска ото- звали сотрудников, которые срочно изготовили необходимый препарат. Пациент этот здравствует и поныне.
Рассказывают, что один из самых удачливых завоевателей конца Х в. Фатимид АльМуиз ли Дин Аллах (буквально „Возвеличивающий веру Аллаха") как-то на вопрос о его родословной извлек из ножен меч и молвил: „Вот моя родословная!" Затем приказал рассыпать золотые монеты в тронном зале и добавил: „А вот мои знатные родичи!"
236. Закон „сжигания ожиданием"
Ожидание мести хуже самой мести.
Лучшая плаха — „тряска" от страха.
* Обычная точка зрения относительно ожидания та, что оно благо. Принято почему-то думать, что ожидание — позитивный феномен, что в нем есть и аспект благоприятной перспективы, и согревание надеждой, и оптимистический настрой. Но так ли это? Ведь не можем же мы упускать из виду, что людям должна быть более свойственна осторожность, нежели беспечность!
Разве не факт, что одежды опасности всегда более ярки, а вредоносность, как правило, менее всего оно острее ножа. То же и с ожиданием. Для человека оно острее ножа, хотя по ощущению вкуснее конфеты.
О, наша сущность! Сколько же в ней всего, от чего бежать следовало бы, а мы тянемся, льнем, уповаем! *
Примечательный случай имел место в начале нашего века. Надзиратель парижского лицея своим поведением вызвал к себе ненависть со стороны студентов, и они решили отомстить ему. Студенты схватили надзирателя, привели в полуподвальное помещение и в масках устроили суд над ним. Выступил „прокурор", который от имени всех студентов обвинил его в „злодеяниях", перечислив все его „преступления". „Суд" приговорил его к обезглавливанию. Принесли плаху и топор и объявили осужденному, что ему осталось только три минуты на то, чтобы покончить все земные расчеты и приготовиться к смерти. По прошествии этого срока его принудили стать на колени и положить голову на плаху. Один участник этой жестокой забавы занес топор, а второй ударил полотенцем по шее. После этого студенты с хохотом предложили ему подняться. К их великому удивлению и испугу, приговоренный не двинулся с места — он был мертв.
Одна женщина обратилась к сравнительно молодому, но уже знаменитому профессору. Он установил у нее декомпенсированный порок сердца. Заметим, что среди лиц с указанным пороком имеются даже всемирно известные спортсмены. Чтобы ободрить пациентку, профессор шутя сказал: „Вы можете вообще не беспокоиться о своем сердце — раньше меня не умрете, а если умрем, то вместе". На следующий день профессор скоропостижно скончался. Женщина об этом узнала и впала с состояние крайнего волнения. Вызванному на дом участковому врачу она говорила: „Я знаю, что должна умереть". Через несколько часов работа ее сердца резко ухудшилась, а немного позже наступила смерть. Шутка знаменитого врача сыграла роковую роль.
* Тысячи лет общественной истории не насытили человека в поиске наиболее болезненных мест в себе подобном. В этом деле „творчество " столь же активно, как, скажем, в технике или искусстве. Уколоть или уколоть поглубже, почувствительнее, попамятнее — такова задача тех, кто хочет подчинить и жаждет от других покорности. *
Для унижения людей раздевают, подвергают ненужным медицинским осмотрам, фотографируют в соответствующих позах, не говоря уже о массовых изнасилованиях и прочем. Например, древний китайский правитель, Цинь Ши-Хуан заталкивал людей в отхожие ямы и засыпал землей пополам с дерьмом.
* Чем больше, просторнее и стремительнее славах тем скорее ее потеря. Очень красивые цветы не цветут долго. *
239. Закон „слез"
* „Слезы незнакомого человека располагают нас нему прежде, чем мы узнаем их причину ". *
(Жан-Батист)
240. Закон „сложенного веера"
* Расширяя тем или иным образом некую проблемную область, люди готовят себе пути отступления и растворяют необходимость немедленного ответа, которого от них ждут, в безграничной полифонии смыслов вопроса.
Не подыгрывайте таким уловкам. Сверните показываемую вам ленту чужих намерений снова в рулон теперь уже вашей инициативы в желании, пятно раскрытого веера сложите в стрелку указания решения. *
Из анекдотов „про Вовочку".
Идет урок, и учительница вдохновен- но рассказывает детям об основном за- коне социалистического общества „все для человека, все для его блага".
Вовочка тянет руку.
— Чего тебе? — спрашивает учительница.
— А я даже знаю имя этого человека!
¾ ?
— Это Леонид Ильич Брежнев.
„Чарли Чаплин стал в Америке мультимиллионером. Народный же артист Советского Союза Аркадий Райкин не имел даже дачи. О театре и говорить не приходится. Лишь за несколько месяцев до смерти он успел выступить в „собственном" театре. Этому предшествовала долгая история.
Аркадий Исаакович пришел на прием к Брежневу и попросил помещение для театра, Брежнев ответил, что не знает, как это сделать. Райкин сказал, что он может на- звать человека, который знает. „Кто3" — „Леонид Ильич Брежнев", — ответил Райкин. Брежнев, который в ту пору больше походил на мумию, тем не менее улыбнулся. Позвонил Демичеву (министру культуры) и сказал: „Вот у меня сидит Райкин. Он хочет театр в Москве. Я согласен. А ты?" „Тоже согласен", — торопливо. в унисон ответил Демичев. Затем такие же диалоги состоялись с Гришиным и Романовым. Потом Брежнев сказал: „Пиши".— „Что1" — „Что просишь". И наложил резолюцию „согласен". Тут же было дано поручение помощнику, а бумага вручена Райкину — мол, понадобится.
Вскоре Брежнев умер. Немедленно послабела бумага. Все затягивалось. Райкину пообещали театр в следующей пятилетке. Он ответил, что ее у него нет. Наконец, открыли. А пятилетки, действительно, у артиста не оказалось".
(Павел Бунич. Из воспоминаний о А. И. Райкине),
Великий артист сатирической эстрады
Аркадий Исаакович Райкин
* Те, кто прошел сквозь кошмары концентрационных и „исправительных" лагерей, полагают, что нет такого человека, который смог бы вполне сохранить человеческий образ в нечеловеческих обстоятельствах. Разными бывают лишь степень и обратимость утраты человеческого в человеке. *
„Никакой человек не желает деградировать по своей воле. Обычно его толкают к этому действия других людей, которые в силу каких-либо причин заинтересованы в том, чтобы он „сломался". Причем обстоятельства сами по себе, сколь катастрофическими бы они ни были, ломают человека редко. Утрата достоинства происходит тогда, когда унижение, пережитое личностью, достигает трудно уловимого предела, и она (личность) вынуждена примириться и делать все то, чего хочет от нее против- ник. Чтобы сломать человека, надо дать ему осознать и почувствовать собственное ничтожество. Для этого его выставляют на позор и заставляют совершать такие действия, которые для любого человека всегда отвратны, например, символическое уравнивание его с животным. Лишить личность веры в собственную ценность — значит вынудить его бездумно и безотчетно цепляться за свою жизнь, спасаться любой ценою, даже оговаривая своих друзей и родных, выискивая при этом для себя каких-то выгод в навязанном нечеловеческом положении. Легче всего уничтожить в человеке уважение к себе, заставив его совершить подлость по отношению к близким. Действиями такого рода личность как бы разрушает свое право на причастность к нравственному порядку бытия, каковая и составляет основание человеческого достоинства".
242. Закон „собственного негативного опыта"
* Когда маленькому ребенку„разрешают" дотронуться до горячего утюга, то тем самим у него формируют направленное устойчивое обусловливание. *
Сила собственного негативного опыта велика. Например, у циркового гимнаста, сорвавшегося со снаряда и получившего травму, уже в новой ситуации повторения того же самого трюка страх возникает непроизвольно.
243 Закон „собственной выгоды”
Человек стремится только к собственной выгоде.
Если смотреть на жизненный путь декабристов (русских дворян-офицеров, вышедших в морозный декабрьский день 1825 г. на Сенатскую площадь в Петербурге защищать право России на прогрессивное развитие и право народа на счастье) глазами мещанина, обывателя, с позиций узкопотребительской психологии, то было бы удивительным не задаться таким вопросом: чего не хватало им в жизни? Ведь М, Орлов в 26 лет стал генералом, генералом был и М, Фонвизин. П. Пестель — сын генерал-губернатора Сибири, А, Ентальцев — подполковник, С, Волконский, С. Трубецкой и А. Одоевский — князья. В доме И. Анненкова было 150 лакеев, 14 поваров.
Но закон есть правило, а потому оно верно и по отношению к декабристам. Просто выгода может браться в разных отношениях: выгода „тела", выгода „мозга" (к примеру, „изобретательское" подвижничество и даже фанатизм), выгода „духа", выгода „души", выгода „мировоззрения" (видимо, в этом разряде и должна классифицироваться настойчивая до самозабвения сила убеждения людей, которые блестящим офицерским карьерам и роскоши быта предпочли лишения, кандалы, глумление, позорную смерть).
Другое дело, что благо своего естества мы зачастую уверенно выдаем за служение общим интересам... Но это уже выход за рамки темы,
244. Закон „соответствия времен"
То, что долго рождалось, и умирает долго.
Всем социальным стратегам, реформаторам и революционерам, пытающимся в режиме „быстро, немедленно, сейчас решить навязываемые ими обществу планы, следует знать, что вековые привычки людей умирают медленно.
Отсюда следует, что спешить в политике означает только одно — опережать обуздыванием свою торопливость.
* Суть этого правила: положение человека сопереживанием и ощущаемым сочувствием. *
Представьте себя свидетелем такой сценки: родильный блок, на каталке лежит женщина, у ее изголовья мужчина. Наклонился к ее лицу, гладит волосы, что-то шепчет на ухо. В его позе и жестах — искреннее участие, нежность. Вы скажете, чушь, не может быть. С вами трудно не согласиться. Но и вам будет непросто, ознакомившись с конкретным примером. В конце 1991 г. газета „Частная жизнь" поместила любопытный отчет о проведенном эксперименте, интересном для нас тем, что в нем хорошо просматривается идея закона „сопричастности .
„Рожать вместе с мужем? Женщины относятся к этому по-разному. Кто-то испуганно машет руками: „Нет-нет ни за что на свете! В таком виде — перед мужем1!" А . кто-то радуется: „Слава Богу, не так страшно, когда родная душа рядом". Реакция мужей — от легкого мандража до панического страха. Но пока немногие могут по собственному опыту судить, хорошо это или плохо. Среди этих немногих — Вера и Андрей. Роды прошли нормально, и теперь, когда все уже позади, они могут рассказать о своих ощущениях.
— У меня это уже вторые роды, — говорит Вера. — Я хорошо представляла, как важно в такой момент чувствовать, что ты не одна, что рядом есть близкий человек, который может поддержать, успокоить... Да и акушерки в присутствии мужа внимательнее и вежливее…
— Ну, а вы Андрей?
— Я в таком напряжении был, будто сам рожал: очень это тяжело — видеть, как страдает любимый человек.
Почему согласился? Наверное, потому, что состояние жены в этой ситуации для меня важнее, чем забота о собственном спокойствии.
Психологам еще предстоит написать диссертации о том, как влияет на роженицу присутствие мужа, при каком типе отношений это укрепляет семью, а при каком, возможно, и наоборот. Но пока решать „быть или не быть" — нам самим, а разрешение получать — у главного врача роддома, который старается предугадать, готов ли к этому муж, не будет ли у него непредсказуемой реакции.
И все-таки: в таком виде — перед мужем? Мы боимся выглядеть неэстетично. Но ведь мужу совсем не обязательно стоять рядом с акушеркой. Во время самих родов можно даже попросить его выйти. Самое, наверное, важное, чтобы он был рядом вначале.
Ну, а как медики относятся к этому новшеству — родам вместе с мужем? Они — за!"
А почему бы и нет? Ведь итог этого эксперимента — проявление у мужа к жене нового особого чувства. Следовательно, у всего замысла было необходимое „влияющее" начало.
246. Закон „сопровождения противоположным"
„Пороки неотделимы от великих и могущественных обществ, богатство и величие последних не могут существовать без них".
(Бернард Мандевиль)
* Закономерный миропорядок от истоков своих таков, что обнаруженное Ломоносовым и Лавуазье явление (речь идет о „законе сохранения материи') лишь частичка той огромной сути, а именно: появление чего бы то ни было неизменно влечет следом за собой возникновение своей противоположности, столь же правомерной и жизненной, как и породившие ее процессы.
А это значит, что чем больше сладости, тем не меньше горечи, что рядом со славой столь же много позора, что богатству была и будет противостоять равная ему бедность, что без роста числа хулителей не увеличить тиража никакой книги. *
Французский врач и литератор Бернард Мандевиль (1670 — 1733) строит интересное рассуждение.
„Я полагаю, что пока те люди, которые вынуждены постоянно ходить пешком по Лондону, не принимают во внимание ничего, кроме своей одежды и своего личного удобства, среди них найдется мало таких, кто не пожелал бы, чтобы улицы его были гораздо чище, чем они обычно бывают; но если они однажды поймут, что многое из того, что доставляет им неудобство, является результатом изобилия, большого уличного движения и богатства этого могущественного города, то, если они хоть немного заботятся о его процветании, они вряд ли когда-либо захотят, чтобы улицы его были менее грязны. Ибо если мы примем во внимание самые разнообразные материалы, которыми необходимо снабдить множество профессий и ремесел, число которых постоянно растет; огромное количество провизии, напитков и топлива, которое ежедневно потребляется городом, мусор и отходы, которые неизбежно от них остаются; огромное количество лошадей и других животных, которые постоянно заполнят улицы; повозки, экипажи и тяжелые кареты, которые беспрерывно стирают и ломают мостовые, и более всего бесчисленные толпы людей, которые постоянно бродят и топчатся повсюду, во всех его уголках; если, говорю я, мы примем во внимание все это, то обнаружим, что ежеминутно должна образовываться новая и новая грязь; а если учесть, насколько удалены большие улицы от реки, сколько денег и труда надо вложить, чтобы убирать мусор и грязь так же быстро, как они образуются, то надо будет признать, что Лондон просто невозможно сделать более чистым прежде, чем он станет менее процветающим".
А в своей знаменитой басне о пчелах (1705) тот же Мендевиль так всеохватывающе трактует данную тему, что я, имея намерением дать достойную иллюстрацию правилу „сопровождения противоположным, не откажу себе и вам, читатели, почерпнуть из этого произведения достаточно много.
Итак, Бернард Мандевиль — „Возроптавший улей, или Мошенники, ставшие честными", перевод с английского А. Л. Субботина.
В просторном улье пчелы жили,
Там все имелось в изобилье;
И множились науки в нем,
И шел промышленный подъем;
Закона и оружья сила
Его величие хранила;
И каждой новою весной
Он порождал за роем рой.
Ни деспота не знал он власти,
Ни демократии напасти;
Им управлял король, чей трон
Законом был давно стеснен.
Так жили пчелы жизнью вольной»
Но были вечно недовольны.
Ну, словом, был пчелиный рой
Во всем похож на род людской,
Производили то же пчелы,
Что наши города и села:
Все те предметы, что нужны
Для мирной жизни и войны.
И нет у нас таких строений,
Машин, судов, изобретений,
Наук, искусств и мастерских,
Каких бы не было у них.
Посредством крохотных орудий
Они все делали, как люди;
И нам хватает наших слов
Для описанья их трудов.
Из человечьих дел едва ли
Они чего-нибудь не знали,
Ну разве что иных затей—
Игральных, например, костей.
И то едва ли; в самом деле,
Ведь короли солдат имели—
А разве был на свете полк,
Где в играх бы не знали толк?
Итак, цвел улий плодовитый,
До крышки пчелами набитый;
И в нем, как в обществе людей,
Кипели тысячи страстей.
Достигнув почестей и власти;
Другие в копях, в мастерских
Всю жизнь работали на них,
Полмира, почитай, кормили,
А сами как илоты жили.
Тот, кто имел свой капитал,
Себя ничем не утруждал
И только прибыли считали;
Другие знали лишь работу,
Работу до седьмого поту,
И спину гнули день-деньской,
Питаясь хлебом и водой.
Но было и немало сброда
Среди пчелиного народа,
Тех пчел, кто ради темных дел
Общеполезный труд презрел;
Плуты, хапуги, сутенеры,
Гадалки, шарлатаны, воры-
Все шли на хитрость и обман,
Дабы набить себе карман.
И остальные, впрочем, тоже
Вели себя, увы, похоже:
Весьма солидные мужи
Отнюдь не избегали лжи,
И были в улье том едва ли
Занятья, где б не плутовали.
Здесь каждый адвокат владел
Искусством раздуванья дел
И, ловко разжигая споры,
Клиентов грабил хуже вора.
Суды веденье тяжб всегда
Растягивали на года,
Однако было все в порядке,
Когда судье давали взятки;
За эти воздаянья он
Так рьяно изучал закон,
Как взломщик изучает лавки,
Чтоб лучше обобрать прилавки.
Врачи заботились скорей
О репутации своей,
А не о том, чтобы леченье
Несло больному облегченье;
Стремясь доверье заслужить,
Старались чуткими прослыть:
Войти с улыбкой в дом больного,
Приветливое молвить слово
И угодить его родне,
Любой внимая болтовне.
Мужи духовного сословья
Не чужды были суесловья
И, хоть служили при богах,
Погрязли в низменных грехах.
Всем досаждали их чванливость,
Корыстолюбье, похотливость —
Пороки, свойственные им,
Как кражи мелкие — портным.
Они, вперяя взоры в небо,
Послать молили корку хлеба,
А сами жаждали притом
Заполучить амбар с зерном.
Пока жрецы вовсю радели,
Те, кто их нанял, богатели,
Благополучием своим
Весьма обязанные им.
Бои ведущие солдаты
Не оставались без оплаты.
А тех, кто бойни избегал,
Судил военный трибунал;
Причем указ был очень строгий:
Им просто отрубали ноги.
Отнюдь не всякий генерал
С врагами честно воевал;
Иной, на деньги шибко падкий,
Щадил противника за взятки.
Те, кто был в битвах смел и рьян,
Считать не успевали ран;
А трусы по домам сидели,
Зато двойной оклад имели,
Лишь на оклад никто не жил
Из тех, кто при дворе служил;
Ревнители служенья трону
Бесстыдно грабили корону
И, обирая королей,
Хвалились честностью своей.
Везде чинуши плутовали;
Но чтоб о том не толковали,
Они мошенничества плод
Умели выдать за доход
И называли честной сделкой
Любую грязную проделку.
Ну, словом, каждая пчела
Обогащалась как могла,
Доходы большие имея,
Чем думал тот, кто знался с нею
Так выигрыш скрывает свой
От остальных игрок любой.
Не перечесть все их проделки,
Навоз — и тот бывал подделкой,
И удобренье для полей
Сплошь состояло из камней.
В своем стремленье жить богато
Всяк норовил надуть собрата
Иль вымещал на нем свой cpaм
Когда бывал обманут сам.
Хотя и были у Фемиды,
Глаза повязкою закрыты
Ее карающая длань
Охотно принимала дань.
И всем, конечно, было ясно:
Ее решение пристрастно,
Богиня делает лишь вид,
Что судит так, как долг велит.
Она судом грозила строгим
Лишь неимущим и убогим,
Тем, кто нуждой был принужден
Немного преступить закон.
Зато богатый, именитый
Был защищен мечом Фемиды,
Всегда готовым чернь карать,
Дабы обезопасить знать.
Пороком улей был снедаем,
Но в целом он являлся раем.
Он жизнестойкостью своей
Страшил врагов, дивил друзей;
И не было средь ульев равных
Ему в его деяньях славных.
Такой уж был гражданский строй,
Что благо нес порок любой,
Что все благие устремленья
Предполагали преступленья;
И даже худшая пчела
Для пользы общества жила.
Весьма искусное правленье
Всех пчел хранило единенье.
Хоть пчелы и роптали, рой
Согласно жил семьей большой;
Оказывали все друг другу
Как бы невольную услугу;
И добродетели одних
Питали слабости других.
Здесь скупость мотовству служила,
А роскошь бедняков кормила;
Будили трудолюбье здесь
Тщеславье, зависть, алчность, спесь.
К тому ж у этого народа
На все менялась быстро мода;
Сей странный к переменам пыл
Торговли двигателем был.
В еде, в одежде, в развлеченье-
Во всем стремились к перемене;
И образцы новейших мод
Уж забывали через год.
Сменяя в обществе порядки,
В нем устраняли недостатки;
В итоге славным пчелам зло
Благополучие несло.
Плоды пороков пожиная,
Цвела держава восковая.
Изобретательность и труд
Впрямь чудеса творили тут;
Из поколенья в поколенье
Росли достатки населенья;
И жил теперь бедняк простой
Получше, чем богач былой.
Но как обманчиво блаженство!
Когда бы знать, что совершенство
И боги нам не в силах дать,
Не стали твари бы роптать.
Они ж, чуть что, вовсю вопили:
„Мошенники нас погубили!
Что власть, что армия, что суд-
На воре вор, на плуте плут!"
И те, что сами плутовали,
Других за плутни бичевали.
Один богач — как раз из тех,
Кто жил, обманывая всех,—
Орал, что к светопреставленью
Ведут все эти преступленья.
И кто же тот разбойник был,
Кого так люто он бранился?
Прохвост-перчаточник, продавший
Ему овчину вместо замши.
Прекрасно шли у пчел дела,
И польза всем от них была,
И все же все кричали: „Боги,
Хотим жить честно! Будьте строги!":
Услышав их мольбы, Гермес
Лишь усмехнулся; ну а Зевс
Сказал, сверкнувши гневным оком:
„Что ж, это будет им уроком".
И вот — о чудо из чудес!—
Из жизни пчел обман исчез;
Забыты хитрости и плутни,
Все стали честны, даже трутни;
И вызывает только стыд
У трезвых пчел их прежний быт.
О славный улей! Даже жутко,
Какую с ним сыграли шутку!
За полчаса по всей стране
Продукты снизились в цене;
Все сняли маску лицемерья
И жаждут полного доверья;
Презрела роскошь даже знать;
Ну прямо улей не узнать.
Заимодавцам нет заботы,
И адвокаты без работы,
Поскольку сразу должники
Вернули с радостью долги,
А кои возвратить забыли,
Тем кредиторы долг простили.
За прекращеньем многих дел
И род судейских поредел;
Последним туго, как известно,
Когда дела ведутся честно:
Доходов не приносит суд,
И из судов они бегут.
Одних преступников казнили,
Других на волю отпустили.
Едва застенок опустел,
Оставшись вовсе не у дел,
Из улья отбыла Фемида,
А с ней — ее большая свита.
Толпой шли чинно кузнецы—
Тюремной утвари творцы—
С железными дверьми, замками,
Решетками и кандалами;
Шел весь тюремный персонал,
Что заключенных охранял;
От них на должном расстоянье,.
Палач в багряном одеянье,
Но не с мифическим мечом—
С веревкой шел и топором;
За ним, в кругу шерифов, судей
Везли богиню правосудья.
Теперь лечить недужных смел
Лишь тот, кто врачевать умел;
И даже в селах захолустных
Хватало лекарей искусных.
Больных старались так лечить,
Чтоб их страданья облегчить,
Причем без всяких выгод личных
И без таблеток заграничных;
Знал лекарь: и в своей стране
Замену им найдет вполне.
Жрецы отныне не ленились,
Со всем усердием молились
И славословили богов,
Не полагаясь на дьячков.
А те, что барствовать хотели,—
Все оказались не при деле
(Которое для честных пчел
Иной бы и ненужным счел).
Верховный жрец теперь всецело
Отдал себя святому делу
И голос свой подать не смел
При разрешенье светских дел.
Зато любой бедняк и нищий
Могли найти в его жилище
Чем подкрепиться: хлеб и эль,
А путник — теплую постель.
Министры поняли, что надо
Жить только на свои оклады;
И нетерпим стал с этих пор
К любому жульничеству двор.
И если сутками в приемной
Ждала своей награды скромной
Иная бедная пчела
И получить ее могла,
Лишь сунув клерку в руку крону,
Того карали по закону;
Хотя в былые времена
Прощалась большая вина.
Досель на каждом злачном месте
Сидело по три чина вместе,
Дабы друг другу не давать
Чрезмерно много воровать;
Они друг друга наблюдали
И вскоре вместе плутовали,
А ныне лишь один сидел,
Другие были не у дел.
Все пчелы для уплаты долга
Распродают: отрезы шелка,
Фарфор, кареты, скакуны
Идут с торгов за полцены.
Они готовы бедняками
Скорее быть, чем должниками.
Они бегут ненужных трат,
Не шлют за рубежи солдат,
Не ценят воинскую славу,
Однако за свою державу,
За право мирно, вольно жить
Готовы головы сложить.
Куда ни глянь — не то, что было:
Торговлю честность погубила,
Осталась уйма пчел без дел,
И улей быстро опустел.
Пропали богачи и моты,
Что деньги тратили без счета;
Занятья где теперь найдут
Все те, кто продавал свой труд?
Конец закупкам и заказам—
И производство гибнет разом;
Везде теперь один ответ:
„Нет сбыта — и работы нет",
На землю даже пали цены;
Сдают внаем дворцы, чьи стены
Само искусство возвело;
И, удивленные зело,
Печально зрят сей строй убогий
Их охраняющие боги.
Без дела плотник, камнерез,
На их работу спрос исчез;
Пришло в упадок, захирело
Градостроительное дело;
И живописца дивный труд
Уж никому не нужен тут.
У пчел мизерные оклады,
На день хватает — ну и рады,
И больших нет у них забот,
Чем оплатить в таверне счет.
Теперь кокетки записные
Не носят платья золотые;
Не закупает крупный чин
Ни дичи, ни французских вин;
Да и придворный равнодушен
К тому, что подают на ужин,
Которому теперь цена
Не та, что в оны времена.
Еще совсем недавно Хлоя
Богатства ради и покоя Толкала мужа своего
На плутовство и воровство,
Теперь пускает в распродажу
Златую утварь, мебель даже-
Те вещи, ради коих рой
Творил в Вест-Индии разбой.
Пришли иные в улей нравы;
Забыты моды и забавы;
Нет шелка, бархата, парчи-
Не ткут их более ткачи.
Беднее стали все раз во сто,
Зато все дешево и просто,
Зато обрел пчелиный рой
И мир, и счастье, и покой.
Берут лишь то, что даст природа;
Сады растут без садовода
И глаз не радуют плодом,
Взращенным знаньем и трудом.
Уж не плывут в чужие страны
Судов торговых караваны;
Нигде не видно ни купцов,
Ни финансистов, ни дельцов;
Все ремесло пришло в расстройство;
Бич трудолюбия, довольство,
Мешает выгоду искать
И большего, чем есть желать.
И тут на улей опустелый
Коварные соседи смело
Со всех сторон пошли войной;
И закипел кровавый бой!
И год, и два — враги все рвутся;
Отважно, храбро пчелы бьются;
Их мужество в конце концов
Спасает улей от врагов.
Победа! но победа рою
Досталась дорогой ценою.
Мильоны пали, и страна
Была вконец разорена.
Финал послужит всем уроком:
Покой — и тот сочтя пороком,
Проникшись духом простоты
И первородной чистоты,
Настолько пчелы опростели,
Что все в дупло перелетели,
Где, честной бедностью своей
Гордясь, живут до наших дней.
МОРАЛЬ
Да будет всем глупцам известно,
Что улей жить не может честно.
Богатство, славу умножать,
Притом пороков избежать—
Нельзя; такое положенье
Возможно лишь в воображенье.
Нам — это все понять должны —,
Тщеславье, роскошь, ложь нужны;
В делах нам будучи подмогой,
Они приносят выгод много.
Конечно, голод — это зло;
Но без него бы не могло
Раздобывать себе съестное,
Расти и крепнуть все живое.
Лоза плодов не принесет,
Пока дикаркою растет;
Чтоб зрели грозди винограда,
Лозу не раз подрезать надо;
Но вот подвязана она,
Вся ссохлась, вся искривлена,
А сколько нам дает вина!
Так и порок полезен людям,
Когда он связан правосудьем.
Чтоб стать народ великим мог,
В нем должен свить гнездо порок;
Достатка — все тому свидетель-
Не даст ему лишь добродетель.
И те, кто век вернет иной,
Прекраснодушный, золотой,
Верша все честными руками,
Питаться будут желудями".