ГЛАВА 3. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ СИСТЕМА

Как отмечалось в Т. 1, 1.3., ч, VI, российская цивилизация, подобно множеству несвободных вещей, не определяемых к действию только самими собою, складывалась не самопроизвольно. Ряд сугубо объективных факторов природного и социального порядка наложил неизгладимый отпечаток на складывание российского космоса.

Отправляясь от высказанного ранее, подчеркнем, что централизм (авторитаризм), милитаризм, деспотизм (абсолютизм) — наша естественная стихия, «почва», стимулировавшая этатистскую версию державоорганизации. Этатизм, у нас — не блажь, а предпосылка выживания. И в производстве, и в обороне, и в развитии лишь соблюдающее интересы целого государство — и только оно, — дабы отбиться от наседающих врагов, преодолеть сопротивление природы, сплотить народ, — по точной характеристике. Нестерова, должно было властью требовать от людей столько богатств, труда, жизней, сколько испрашивалось на победу, а последние, коль скоро хотели отстоять свою политическую независимость, должны были отдавать все это, не считая.

Государство как естественное средоточие властной силы, отправляющей политику волчьей пасти и лисьего хвоста, у нас всегда было всем. Не государство обслуживало народ, а народ — государство с фактически полной атрофией благотворных эффектов низовой демократической самоорганизации. Самоорганизация народа заявляет себя лишь в часы испытаний, когда «бес пастушье стадо» берет на себя почему-либо проваленные традиционно государственные поводырские функции. Так было в Смутное время, в семибоярщину, в периоды ведения народно-отечественных, партизанских войн. Но это — вынужденные исключения. Правилом при величии и обильности земли нашей пребывало отсутствие наряда. Прежде всего самой державной власти.

Власть в России носила вотчинный характер, отождествляющий отношения власти и собственности. «Между разными видами собственности не проводили никакого различия, вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки и родословная. Еще важнее, что ею была политическая власть, к которой относились, как к товару».

Властитель любого уровня чувствовал себя посаженным на вотчину, безграничным, не скованным в пределах своего поместья хозяином. Чем большее по размеру хозяйство, тем больший произвол. Захочет станционный смотритель (деспот в своей обители) — откажет тройку. Захочет император— отпишет землю. Не закон, а произвол — стержень организации. От «А» до «Я», От привратника до министра. Вся жизнь соткана из произвола, без нарядных выбросов самости служилых да и прочих «гуляющих» лиц.

В одной из пьес позднее советского периода воюющий с устоями борец за правду сталевар бросает плавку. Задумаемся: допустимо ли в правдоискательстве жертвовать реальностью. Может ли врач, вспоровши живот, обуреваемый идеей урезонить начальство, прерывать операцию, покидать больного? Вопрос, скорее всего, риторический. Цель и средство в движении к высокому требуют конкордии. Так может ли сталевар, каким бы идеальным стремлением он воспламенении был, оставлять домну? Может ли полицейский брать взятки? Учитель надувать? Премьер браконьерствовать? Первый секретарь дарить Крым, отчуждать земли? Накат вопросов, не остановим. Как не сдерживаема нарядом беспредельная практика вотчинного государственного хозяйствования. Работа на себя и государство у нас перепутана. Взять после петровский период: «От Петра I престол перешел к его вдове императрице Екатерине I, от нее к внуку преобразователя Петру I от него к племяннице Петра I, дочери царя Ивана Анне,, герцогине Курляндской, от нее к ребенку Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны Брауншвейгской, дочери Екатерины Ивановны, герцогини Макленбургской, родной сестры Анны Ивановны, от низложенного ребенка Ивана к дочери Петра I Елизавете, от нее к ее племяннику, сыну другой дочери Петра I, герцогини Голштинской Анны, к Петру Ш, которого низложила его жена - Екатерина II. Никогда в нашей стране, да, кажется, и ни в каком другом государстве, — восклицает Ключевский, — верховная власть не переходила по такой ломаной линии. Так ломал эту линию политический путь, каким эти лица достигали власти: все они попадали на престол не по какому-либо порядку, установленному законом или обычаем, а случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги». Аналогичная чехарда у трона в после брежневское время. Не порядок, а интрига, шкурная возня через Андропова, Черненко подвела в междуцарствии к нелепому Гopбачеву. Не законные национальные интересы, но эгоистические происки pro domo sua решают исход дела. Так во всем. С отпечатком, остатком терратологичности. По сему поводу на грани отчаяния горькие, до слез обидные слова Белинского: «Мы люди без отечества, нет — хуже, чем без отечества. Мы люди, у которых отечество — призрак».

Есть ли у россиян отечество? Не призрачно ли оно? И если есть и не призрачно — какое именно?

Разобраться в этих первостепенных вопросах позволит уяснение, что процесс народно-общественной — отеческой — жизни в России выступает в форме государственно-исторического процесса. История нашего отечества синонимична истории нашего государства. Крах последнего предопределяет крах первого. Это — хорошо верифицируемый материалом российской реальности факт. Следовательно, исходная связь установлена: россияне обладают отечеством, покуда обладают государством. Поскольку же государство российское неустойчиво, поскольку время от времени оно терпит крах, полный крах терпит и отечество. В отсутствие государства россияне остаются в без отеческом состоянии. Соотношение нащупано; предварительный ответ найден: наше отечество не призрак, а сказочный Феникс, обладающий способностью вместе с государством то сгорать, то из пепла возрождаться.

Между тем, почему в России неустойчиво государство, почему оно от случая к случаю имеет тенденцию распадаться, навлекая утрату отечества, — проблема проблем, заслуживающая самого тщательного изучения.

Чисто эмпирически фиксируется: в России много Россий. Вариации державной организации представляют: родовая (пред-государственная) Русь, Киевская Русь, Золотоордынская Русь, Московская Русь, Петровская Россия, Императорская Россия, Советская Россия (СССР), постсоветская Россия. Восемь Россий — семь кризисов государственности, воссоздающих малопонятную циклику державного распада: государство, казалось бы, навеки утрачивает все, точно шагреневая кожа съеживается до начального предела, и вдруг распрямляется, набирая силу, обретает былое могущество. Подобий такого рода державных циклов (инверсий) нет. В том и загадка, на уровне цивилизационно-исторических рассмотрений получившая специальное отображение в характерном образе России-Сфинкса.

«Нам некого бояться, кроме самих себя», — говорил об американцах Рузвельт. Говоря о себе, скажем: нам — тоже. Отвергая схему трансгредиентности России своему культурному содержанию, цивилизационному составу, равно как славянофильские версификации якобы врожденной, природной нашей бес серебренности, высмеянные Толстым:

«Мы беспечны, мы ленивы,

Все у нас из рук валится,

И к тому ж мы терпеливы,

Этим нечего хвалиться», в ходе рефлексии проблемы перипетии России будем объяснять не мистикой, а перипетиями же России.

Итак: как завязывался наш государственный порядок и почему с некоей периодичностью во времени он развязывался? Каковы внутренние пружины качания русского державного маятника?

3.1. Родовая Рысь

Этногенез славян до конца не выяснен. Однако не вызывает сомнений, что славяне — индоевропейцы, столь же древний народ, как греки, германцы, латиняне, о чем свидетельствует пшеворская и зарубинецкая культуры. Очевиден синтетический характер славянского этноса. Он формировался в естественной миграции населения с дифференциацией и интеграцией народов, сопутствующей им ассимиляцией локальных групп при контакте с финно-уграми, балтами, даками, фракийцами, тюрками, германцами, иранцами. В итоге на рубеже перехода к пашенному земледелию (к II тыс. до н. э.) в ареале между Одером и Вислой (возможно, средним Днепром) утвердились протославянские и праславянские общности, впоследствии расселявшиеся по всем: сторонам горизонта в ходе Великого переселения народов (V — VII вв.). К IX — Х вв. славяне занимали обширную территорию от Белого и Балтийского до Средиземного моря, от Волги до Эльбы.

В VI в. славяне проходили завершающую фазу общинно-родового строя, представленную как патриархальной семейной общиной, так и территориальной сельской общиной. В отсутствие государства власть концентрировалась у народного собрания (вече), реализовывавшего функции коллективного владычества. По мере становления социальной иерархии, персонификации частичных общественных ролей, специализации деятельности, обособления родоплеменной знати появляются племенные вожди, князья, сосредоточивающие в руках имущественное богатство, властное могущество. Завершающий этап родоплеменной предгосударственное ступени славянской народности характеризуется распадом протославянской общности. По руслам рек, очагово выделяются поселенческие племенные центры: средний Днепр — поляне (Киев); между Росью и Припятью — древляне (Искоростень); левобережье Припяти — дреговичи; верхний и южный Буг — волыняне; Днестр — тиверцы; бассейн Суны, Семи, Десны — северяне; верхний Днепр, Сож — радимичи; верховья Волги, Днепра, Двины — кривичи (Смоленск); Полота — полочане (Полоцк); озеро Ильмень — словене; среднее течение Оки и Москвы-реки — вятичи.

Вторая половина 1 тыс. отмечена стремительным прогрессом производительных сил, который определялся а) переходом от подсечного к пашенному земледелию с использованием сохи, рала, тяглового рабочего скота; б) развитием ремесла — металла костеобработка, ткацкое, кожевенное, гончарное дело. Возникает обмен, укрепляются города — средоточие торговли. Городская экономика древнерусского государства имеет своеобразный географический контур: от Волхова через Ильмень, Ловать, Днепр к Черному морю (на юг) и через Ладогу, Неву к Балтийскому морю (на север) она обеспечивает речной торговый путь из варяг в греки. С активизации городской культуры, обслуживающей промышленность и торговлю, земледельческий уклад дополняется промыслово-торговым.

Разделение труда, рост торговли интенсифицировали распад родовых отношений: кровнородственные связи замещаются территориально-соседскими. Упрочается община-марка, антропогеоценозы II ступени, организующий хозяйство по принципу: поля и луга в частной собственности, леса, выгоны, воды в общинном владении. Двойственность эксплуатации территории, сочетающая элементы восточной и античной общины, предопределила комбинированность жизне воспроизводства. Сугубо восточными чертами существования оказывались круговая порука, мировой, единообщинный строй социальных связей. Компонентом западного Образа жизни выступало отсутствие рабства.

Порядок социальных взаимодействий в территориальной сельской общине восточных славян (VII — IX вв.) кодифицировался и конституировался «Русской Правдой».

Подытоживая, фиксируем: к IX в. у восточных славян складываются основные предпосылки государственной организации:

а) обслуживание Волжского и Днепровского пути консолидирует восточных славян хозяйственно;

б) социальная дифференциация населения в марке-верви дает толчок оформлению властной иерархии;

в) межиндивидной обмен деятельностью регламентируется нормами права.

На этом фундаменте идет автономизация городских центров, претендующих на политическое водительство племен. В VI — VII вв. возникают межплеменные союзы под началом дулебов, вендов; в ЧШ в. возвышаются Куява, Славия, Артания, объединяющие соответственно южную, северную, юго-восточную группы славян. К IX в. русы выступают как политическая сплоченная сила, предводительствуемая каганами (князьями).

3.2. Киевская Русь

Процесс государство образования на Руси изначально был лишен признаков централизованности. Южные славяне во главе с полянами единились вокруг Киева, северные славяне во главе со словенами — вокруг Новгорода. Политическое двоецентрие Древней Руси инициировалось условиями жесткой борьбы за выживание на южном направлении с хазарами, на северном — с варягами. Оплотом борьбы с разбойничьими походами на Русь за данью на Юге выступал Киев, на севере — Новгород. Неверно, следовательно, что отечественная государственность привносилась извне. Напротив, она складывалась изнутри в страновой конкуренции с державными соседями.

Пора очистить теоретически фундаментальный вопрос об отечественном этатогенез от напластований конъюнктурного норманизма. Российскую государственность, как государственность вообще, нельзя экспортировать; внешняя экспансия может ускорять ее естественное вызревание.

Политико-хозяйственная эмансипация полян от хазар осуществлялась при Аскольде и Дире, действовавших вполне державно. Сложнее складывалась ситуация на севере, где борьба с варягами вначале привела к выдвижению на правление старейшины Гостомысла, однако затем, вероятно, сказались пережитки родовой жизни: между Гостомыслом и родовыми авторитетами возник конфликт, пошли усобицы, ополчился «род на род», «град на град». Здесь, по С. Соловьеву, по-видимому, созрела идея соединения всех родов под одним общим старшиною, ко всем родам «одинаковым». Последнее достигалось лишь в случае, когда старшина был чужеродцем. Потому сперва прогнали, потом, перессорившись, позвали варягов на Русь княжить.

Даже допустив, что так все и было, что из того следует? Сделать некий факт завершающим звеном какой-либо философской арки, это — порочное гегельянство. Чем же оно оправдано? Разлетевшаяся сотнями перепевов по предвзятым текстам норманская теория до мозга костей тенденциозна, неправильна. У славян имелись признаки государственности задолго до событий, излагаемых в легенде. В VI в. славяне вели борьбу с Византией. В VII в. нападали на закавказские владения персов. Налаживание подобных мероприятий не могло не опираться на элементы государства (властная иерархия, регламентированная интеракция, право оформленность социальных ролей и т. д.).

Повторяем: государственность славян завезена не была. Имеющиеся данные позволяют квалифицировать варяжскую модель русской государственности как сугубый вымысел.

1. Легенда о братьях Рюрике, Синеусе и Труворе с родами, избиравшимися на княжение, является русской калькой известного хрониста Видукинда, повествующего о приглашении бриттами братьев-саксов Вихтгизеля, Хенигета, Хорса на правление.

2. Родоначальник княжеского дома на Руси — Игорь; очевидно, искажает дело Нестор, приписывая Игорю мнимое родство с Рюриком и вклинивая между ними Олега (якобы родственника Рюрика, опекуна Игоря).

3. Крупный вклад в проблему подлинности сообщений «Повести временных лет» внес А. Шахматов, доказавший, что документ аутентичный нам не ведом. Свод монаха Нестора (1113 г.), по поручению Владимира Мономаха, откорректирован игуменом Сильвестром (1116 г.). «Повесть...»— синтетическое произведение, возникшее в результате обработки: «Начального свода», греческой хроники Георгия Амартола, греческого хронографа, Никифорова «Летописца вскоре», жития Василия Нового, откровения Мефодия Патарского, сказания об обретении грамоты славянской легенды об апостоле Андрее, договоров с греками, отдельных русских повестей (жития святых), отрывков церковных поучений, местных преданий, устных сообщений отдельных лиц. «Рукой летописца, — указывает Шахматов,— управлял в большинстве случаев не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника, умеющего дать правдивую оценку событиям и лицам и оценку религиозного мыслителя, чающего водворения царства божия в земной юдоли, — рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы».

Ключевые фигуры оформления киевской древнерусской государственности Олег и Игорь. Первый, будучи новгородским князем, спустившись по Днепру, силой захватил Киев (882 г.), поставил под свой контроль великий водный путь из варяг в греки, покорил древлян, северян, радимичей (высвободив два последних племени из-под власти хазар). Второй распространил владения киевского государства на уличей, тиверцев, заключил соглашения с греками о торговле, союзничестве. Представление важности державных усилий Игоря в становлении киевской государственности позволяет не согласиться с марксовой трактовкой киевской Руси как «державы Рюриковичей».

Сын Игоря Святослав и сын Святослава Владимир продолжили державное расширение Руси, государственную организацию. Святослав разгромил хазар; на Северном Кавказе покорил ясов, касогов (осетин, черкесов), основал тьмутараканское княжество, правда, безуспешно воевал с Византией. Владимир, оказав военно-политическую услугу, византийскому императору Василию II, женился на его сестре Анне. Тем самым Византия способствовала признанию могущества Руси. Около 988 г. Русь приняла христианство. Международное значение данного акта заключалось в сближении с европейской цивилизацией, преодолении разобщенности с Европой. Внутриполитическое значение принятия единой государственной религии состояло в задании унитарной ценностной основы сознания народа. Выполняющий ценностную идентификацию духовности населения специфический символизм — капитальный признак, отличающий государство. В самом деле, — разъясняет П. Сорокин, — «как иначе объяснить все эти атрибуты власти: скипетр, державу, порфиру, гербы, знамена, короны, аксельбанты, петлицы и т. д. и т. п. Если бы суть дела... была в самих «скипетрах», «коронах» и «гербах», то мы поистине имели бы перед собой абсурдное и необъяснимое. Почитать и считать священным эти комплексы различных то металлических, то деревянных предметов... было бы каким-то недоразумением. Мало ли есть металлических вещей и корон, мало ли есть жезлов и т. д., однако они не почитаются. Значит... суть дела не в скипетрах и жезлах и т. д., а в том, что последние только «предметные» символы определенных психических переживаний, мыслей и чувств, именуемых государством». С принятием христианства, помимо прочего, Русь получила (через письменность) доступ к наиболее высокой по тем временам византийской культуре.

Княжение Владимира (978 — 1015 гг.) завершает формирование древнерусского государства — мощного политико-экономического образования с разветвленной пирамидой власти, правовыми аксессуарами, единой ценностно-духовной базой. Предпринятые Владимиром походы на хорватов, поляков,  ятвягов, радимичей, вятичей, камских болгар значительно расширили пределы русского государства; замена местных «светлых и великих князей» своими ставленниками (наместниками, посадниками) позволила Владимиру сплотить, централизовать управление державой.

После Владимира не на жизнь, а на смерть развернулась война за трон между его сыновьями — Святополком, Борисом, Глебом, Святославом, Ярославом. Убивший трех братьев Святополк потерпел поражение ставленника Новгорода Ярослава. Святополк бежал в Польшу. Борьба за власть переросла в борьбу стран. Одолев противников, Ярослав добился-таки единовластия, но крайне дорогой ценой — прямой конфронтацией с братьями, племянником (Брячиславом), Польшей, печенегами.

Ярослав восстановил государственное единство, однако ликвидировать сепаратизм провинций уже не мог. В отсутствие порядка престолонаследия ввиду кровавого опыта усобиц, положенного сыновьями Святополка Ярополком, Олегом, Владимиром, схлестнувшимися в троноискательстве, Ярослав самолично, предотвращая братоубийство, разделил государство между Ярославичами. Изяславу поручались Киев, Новгород, Святославу — Чернигов, Тьмутаракань, Всеволоду — Переяславль, Ростов, Суздаль, Игорю — Волынь, Вячеславу — Смоленск. Властно разделенная, децентрализованная Русь стремительно деградировала:

— в военно-политическом отношении не могла эффективно противостоять страновым конкурентам (тем же аьщавившим печенегов с южных рубежей половцам);

— в хозяйственном отношении затратное дробление власти, интенсифицирующее эксплуатацию непосредственных производителей для своего поддержания, инициировало рост социального недовольства; пошла волна мятежей (Суздаль 1024 г., Киев 1068 г.), для подавления которых пришлось прибегать к услугам наемников (Изяслав вернулся в Киев в польском обозе);

— в державном отношении Русь перестала быть крепкой. После киевского восстания практически распалась на феодальные вотчины, бесконечно перераспределяемые местными князьями. Плюралистический status quo узаконил Любечский съезд (1097 г.) князей, введший принцип «каждый да держит вотчину свою». Падение центральной власти, натурально, означало державный распад Руси.

Последующие события лишь подтвердили сказанное. Феодальные усобицы разорвали и обескровили страну; к XIII столетию политически монопольного государства не стало. В 1137 г. отложился Новгород; киевский князь утратил статут главы новгородской республики, верховная власть сосредоточилась у веча. Фрагментировалась Владимиро-Суздалъская земля. В 1169 г. Андрей Боголюбский захватил Киев, после чего функция политического центра перешла Владимиру. С кончиной Всеволода III Большое Гнездо, однако, общерусское значение Владимира утрачивается. Обособилась Галицко-Волынская земля, терзаемая поддерживаемыми Польшей, Литвой, Венгрией бесконечными боярскими смутами. Автономизировались и раздробились Муромо-Рязанское и Полоцкое княжества.

Само разложившаяся властным без нарядьем регионализированная Русь словно ждала завоевателя. Киевская Русь: еще не знает Русской истории. Историю России здесь пока предваряют русские истории. Между тем вполне ясно: в подспудье всех русских историй лежит источником Киевская Русь, не породившая, не отработавшая, к несчастью, единой и нерушимой магистрали отечественной государственности.

В связи с обозначенными особенностями киевского периода русской государственной системы в качестве вывода orраничимся регистрацией следующих важных обстоятельств.

1. Причина странового хищения Руси — властный плюрализм, политически удельное многоцентрие, осложнившееся негативным влиянием внешних факторов в виде дестабилизирующих давлений печенегов, половцев на юге, Польши, Литвы, Венгрии на западе и северо-западе. Прилегающее зарубежье, не вовлеченное в зону нашего политического тяготения, традиционно для Руси источник смуты.

2. Региональная пикировка Киева с Новгородом, Киева с Владимиром породила пренеприятнейший феномен географического раскола Руси на северную и южную половины, что, бросая тень на всю историю восточнославянских народов, сказывается и сегодня.

3. Казалось бы, ординарный для удельного этапа державной жизни захват Андреем Боголюбский столицы с отказом «занять стол в Киеве» и последующим переносом резиденции власти во Владимир обернулся неординарным событием — внедрением в политическую практику модели, попирающей традиции, устои, регламенты волюнтарной власти. Акция Андрея Боголюбского — не тривиальная анархистская эскапада в духе катастрофического поругания завязывающейся державной биографии, начавшего структурироваться политико-властного пространства. В ней нечто большее — некая разлагающая метафизика своеволия, плодящая фигуры «я сам себе голова, работник и устроитель общества», «это мое, ибо мной заведено, приобретено, привнесено», — порочные доминанты отечественного отношения к миру, наиболее выпукло проявляющиеся в понятии державного дела как удела, составляющего личную собственность владельца. Метафизика эта, обобщая Ключевского, переходя от отца к детям, стала наследственной, фамильной привычкой русских самодержцев; они руководствовались ею в устроении своих вотчин, как и в распоряжении ими. Иовов в истории было мало. Гораздо больше их антиподов. Один из них — Андрей Боголюбский, погрузивший историю Руси в лоно агрессивно-практичной волюнтарной историософии.

4. «Гибель носителя верховной власти или гибель его династии в этих условиях, — справедливо отмечает В. Шаров,— неизбежно означает отказ от преемства власти: верховная власть не распространяется ни на кого, кроме ее непосредственного носителя. Гибель властителя — конец всякой власти вообще». Дискретизация власти в виде черты, красной нитью идущей сквозь отечественную державную историю, закладывается в данном месте и в данное время.

5. Освоение новых земель в ходе завоевательных походов, начинающейся колонизации упрочило удельный порядок правления. Первый князь удела согласно метафизике Андрея Боголюбского «привыкал видеть в своем владении не готовое общество, достаточно устроенное, а пустыню, которую он заселял и устраивал в общество. Понятие о князе как личном собственнике удела было юридическим следствием значения князя как заселителя и устроителя своего удела». Этим объясняется универсальность удельного порядка властвования на Руси. Страна, точно лодка — кто сел, тот и правит, причем так, как хочется, — таков безотрадный камертон власти нашего державного существования.

3.3. Золотоордынская Русь

В 1235 г. на курултае феодалов-монголов принимается решение о европейском завоевательном походе. Батый поочередно захватывает камских болгар, берет Рязань, Владимир, Коломну, Москву. Покорив северо-восток Руси, идет на Новгород, но, изможденный упорным сопротивлением русских княжеств, отходит в приволжские степи для восстановления сил. В 1239 г. снаряжается новая экспедиция на Русь на ее южные и юго-западные рубежи. Взятие Чернигова, Киева, завоевание Галицко-Волынского княжества подрывает мощь наступательного порыва; захлебнувшийся в Чехии, он покрывает собой лишь европейскую Русь. Второго нашествия варваров континент избежал. Русь выступила щитом для подлежащей порабощению Европы. Увязнувшие в отчаянно сопротивлявшейся русской земле монголы вынужденно возвращаются в степи нижней Волги и образуют там, обширное восточное государство Алтын Ордон со столицей в Сарае (1242 г.). С этого момента отсчитывается 240-летнее, монголо-татарское иго на Руси.

На роль орды в отечественной истории сложилось три мнения:

а) отрицательное: господство в течение продолжительного времени монголо-татар — безусловное зло для Руси, причинило ей великие бедствия, законсервировало державное развитие нации, обусловило ее отставание от европейских: народов;

б) нейтральное: Русь не испытала на своем развитии ощутимого влияния монголо-татар;

в) положительное: монголо-татарское завоевание фактически создало последующую (наличную) Русь.

Оценку платформ начнем с середины. Линия, будто монголо-татары не осложнили страновую, цивилизационную магистраль развития Руси, которую проводил, в частности, Ключевский, кажется странной. По свидетельству арабского историка Ибн Ал-Асира, «не было от сотворения мира катастрофы более ужасной для человечества», чем нашествие монголо-татар. Невзирая на явное совершенство военно-административной экипировки монголо-татарского государства, в цивилизационном отношении сопоставительно с покоряемыми народами, монголо-татары располагались на более низкой ступени продвинутости. Нашествие несло энергию колоссальной деструктивности. Завоеватели разрушали — расстраивали налаженную систему производительных сил, хозяйствования, воспроизводства, проводили ограбление, порабощение, уничтожение населения, сравнивали с землей города, вытаптывали поля, разлаживали торговлю. В социальном отношении резко падал уровень существования; деградировала общая культура. В экономическом отношении подрывалось жизнеобеспечение. В политическом отношении утрачивалась независимость, консервировалась раздробленность, усиливалась изоляция от западных и восточных стран. С позиций страновой перспективы нашествие орды сугубо и сугубо отбрасывало Русь (да и не только ее, но и государства Средней, Малой Азии, Закавказья), повергало ее в архаику.

Прямолинейно утвердительный подход: монголо-татарское завоевание Руси — несомненное благо, — без монголо-татарщины не было бы России (Савицкий), — представляется продуктом отрешенной интеллектуальной игры, оригинальничания. Хочется подчас сказать необычно, красиво, да получается рискованно. В чем пафос сей непривычной для глаза и слуха формулы? Во-первых, в легализации прошлого. Из истории России два с половиной века жизни, натурально, не выкинуть. Но стоит ли ломиться в открытую дверь — избыточное узаконение былого сопровождать восторженностью его приятия! Во-вторых, в сближении монголо-татар и Руси преимущественно в части понимания регламента государственной власти: характером монголо-татарской державности толкуется державности Руси. Умение проводить сближения, наводить мосты — сильное и приветствуемое свойство ума. Но всегда ли оправдываемое? Пускай «велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна (?! — Авт.) была пасть, она досталась татарам, а никому другому». Пускай имеется генетическое родство (где и в чем его не найти?!) в державном строе (фискальные, политические институты) Орды и Московии. Что из того? Не монголо-татары сформировали державный порядок Руси, а народ славянский, великорусский.

Вычурной ad hoc конструкцией выглядит и историческая фантазия, будто Русь боролась не против Орды (а как же битва на Калке 1223 г.), а против нелегитимного крымского темника Мамая, инициированного пропапскими генуэзцами Кафы. Мамай мог быть инициирован кем угодно. Только дело не в том. Русь изнывала под бременем державного плена и не могла сбросить оков. Впервые спустя более чем полтора века порабощения попытку освободиться предпринял князь Московский и Владимирский Дмитрий Иванович, вышедший на битву в Куликово поле.

Неправ С. Соловьев, утверждая, что «Куликовская победа... была знаком торжества Европы над Азиею», ибо, дескать, битва решала «великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою». Неправ и поправляющий Соловьева В. Кожинов, видящий в Куликовской битве выступление не против восточной Орды, а против западных происков воюющего через Мамая с православием папства. Нет, и, еще раз нет. Русь воевала не с Востоком и не с Западом, она воевала с захватчиком — вот верный акцент, — с агрессором безотносительно к стороне горизонта. Воевала и, в конце концов, в упорной освободительной борьбе победила. Однако победа напрямую зависела от консолидации земель, упрочения централизованного общенационального государства. Разделяя первую точку зрения, подчеркнем, что в свете интересующего нас сюжета существенно негативное влияние монголо-татарского ига на историческое развитие Руси проявилось в консервации феодальной раздробленности, препятствовании складыванию единорусской державности. Начало ХШ в. — критический период бытия Руси. Критический по причине удельности, территориальной разобщенности, административной разъединенности, чем не преминули воспользоваться соседи. Завязались основные и традиционные направления экспансии на Русь: северо-западное — державное давление Польши, Литвы, ливонов, тевтонов; юго-восточное — давление азиатских степняков-кочевников. Русь, оказавшись между молотом и наковальней, воевала на два фронта. И с Европой, и с Азией. Атака Европы на Русь захлебнулась, выдохлась вследствие многотрудных великих усилий Александра Невского, разгромившего в 1240 г. шведов, в 1247 г. немцев и обеспечившего северо-западные рубежи отечества. Позже в связи с возникшим антагонизмом Польши, Литвы с тевтонским орденом (Грюнвальдская битва 1410 г.) особой активности на северо-западном направлении европейской колонизации в сторону Руси не отмечалось. Иначе складывалась обстановка на юго-востоке. Попавшая под власть монголо-татар Русь лишилась державного иммунитета, прозябала в доли вассала Сарая. Удельные князья по соответствию интересам правителей Орды получали ярлыки (жалованные грамоты) на княжение. Деятельность их контролировалась баскаками, специальными послами; им надлежало выполнять предписания ханов, помогать им войском, выплачивать дань, пошлину, натуральную повинность (ям). Натужно несла Русь свой нелегкий крест, копя силы, собирая земли, обретая опыт государственности.

Борьба с внешним врагом (Ордой) шла мирно; не мирно шла борьба с внутренним врагом — сепаратистской удельностью. Возможность такого порядка борьбы с благоприятным исходом определялась разностью цивилизационного статуса Орды и Руси. Первая входила в понижательную фазу державного развития, фрагментируясь на несопряженные части. Вторая выходила из этого состояния, перемещалась в повышательную фазу державности, характеризующуюся централизацией, цементацией рассогласованных, несопряженных частей. Ядро данного процесса составлял властный процесс— борьба за великокняжеский стол, прерогативы, полномочия, сферы влияния центральной власти. Кристаллизация центральной великокняжеской власти на Руси проходила не вследствие благорасположенности монголо-татар, а вопреки ей в результате одоления государственным началом удельно-родового строя.

Феодальная раздробленность становилась трудно переносимой. Политические перегородки, «рубежи» между княжествами, произвольно вводимые пошлины, сборы расстраивали воспроизводственные циклы, сдерживали прогресс экономики, разлаживали торговлю, общенациональный рывок. Заинтересованность в централизации обнаруживали производители, без нарядно эксплуатируемые крупными феодалами ремесленники, крестьяне, рассчитывающие поправить материальное положение, получить землю на великокняжеской службе мелкие феодалы. Против политической централизации, державного единства выступали удельные князья, самочинно правящие провинцией.

Судьбы национальной государственности напрямую связывались с борьбой великокняжеской власти с властью удельных князей. Такого рода борьба, ведшаяся всегда, и привела к ослаблению странового могущества Руси; теперь, много-кратно осложненная утратой национальной независимости, она вступила в завершающий фазис. Победит единая центральная власть — быть Руси, не победит — не быть. Вопрос стоял только так, только в такой плоскости. В качестве претендентов на роль единителей Руси из уделов выделились Тверь, Москва, Рязань, Нижний Новгород. Между этими княжествами, возглавлявшими их князьями и развернулась основная борьба за политическое первенство, национально- державное верховодительство.

Удельный период Руси, естественно, лишен национально- государственной значимости. Битвы отеческого удельного междоусобия, «гремящие без умолку в пространстве пяти веков, — отмечал Карамзин, — маловажны для разума... сей предмет не богат ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца». Какая сила побудила Русь выйти из «сумрака теней»? Размышляя, приходишь к одному: державной роли Москвы, возвысившейся над прочими княжескими уделами.

Не претендуя на добавление к известному чего-то нового, предложим такое объяснение причин успеха Москвы.

1. Географический фактор. Москва — перекресток торговых путей, транспортный, товарный узел, где купцы Балтийского Запада и Днепровского Юга, Болгарского приволжского Востока и Ростовского приволжского Севера сходились, устраивали стан, отдыхали.

2. Религиозный фактор, Закономерно складывался блок державной светской и церковной власти. У истоков его Юрий Данилович и митрополит Петр, похороненный в Москве в Успенском соборе. Союз кесаря и святителя укрепляют Иван Калита и Феогност. Преемник Феогноста, глава русской православной церкви митрополит Алексей, принявший престол в 1354 г., происходил из Москвы, фактически будучи регентом при великом князе Дмитрии, всячески содействовал его с Москвой возвышению.

3. Политический фактор. Убедительно объяснение С. Соловьева, предлагающего вотчинную теорию усиления Московского княжества. Посредством наращивания материальных ресурсов, расчетливой финансовой линии, искусного тактического лавирования московские князья создавали предпосылки для расширения своей вотчины. Иван ! Данилович Калита воевал с Тверью, Новгородом, Псковом за национальное лидерство. Подчинил Москве Углич, Белоозеро, Галич, Ростов. Семен Иванович Гордый, играя на противоречиях Литвы и Орды, предотвратил их совместное выступление против Руси, присоединил к Москве земли по бассейну Протвы, Юрьев. Непреходящая заслуга московских князей (прежде всего Ивана Калиты) в том, что они сделались достаточно сильными, чтобы а) демпфировать удельную борьбу князей; б) осуществлять собственное национальное наместничество перед Ордой, избавляя таким образом Русь от карательных экспедиций. Никсоновская летопись говорит о затишье войны на Руси на 40 лет.

Дмитрий Иванович Донской продолжил борьбу с удельной Тверью, с начала 70-х годов XIV в. сплотил патриотические силы. В 1378 г. на р. Воже монголо-татары (войско Мамая) разбиты Московской ратью. В 1380 г. Дмитрий Донской победил в Куликовской битве (Тверь, Новгород, Рязань, Нижний Новгород практически не поддержали Дмитрия Ивановича в борьбе с Мамаем). Невзирая на поражение Москвы в 1382 г. при набеге Тохтамыша, Москва становится общенациональным символом сопротивления. Именно это обстоятельство позволяет Дмитрию Ивановичу ввести принцип вотчинных прав московских князей на Владимирское великое княжение, вывести легитимацию княжения из-под юрисдикции Орды. Василий I, получивший великокняжеский стол по завещанию, усиливает централизационные тенденции, ставит в зависимость от Москвы Нижний Новгород, Муром, Мещеру. Василий II Темный преодолевает политический кризис, разразившийся в стране в результате феодальной войны 20 — 50-х годов XV в. Великокняжеская власть боролась с сдельщиной во главе с Галицким князем Юрием и его сыновьями за право великого князя передавать престол по наследству (порядок, наряд власти). В ходе борьбы Василий Темный разбил Новгород (по Яжелбицкому договору Новгород переходит под власть Московского великого князя), покорил Рязань (отныне в Рязани правят наместники Москвы), захватил Серпухов. Основной результат победы в феодальной войне — усиление великокняжеской власти. К середине XV в. объединение русских земель вокруг Москвы практически завершилось. С данного момента попытки раздробить Московскую великокняжескую власть пресеклись; Московское княжество стало цельным, без удельным (не считая Вереи).

3.4. Московская Русь

Победив в удельно-феодальной войне, Василий II внес не переоценимый вклад в дело объединения русских земель вокруг Москвы. Политику отца продолжил, довел до логического финал сын Иван III, который

— завершил присоединение к Москве Новгорода (лишение его политического суверенитета в составе великого княжения после походов 1471 и 1477 гг.), Двины; Твери (поход 1485 г.);

— ослабил самостоятельность, подорвал независимость Пскова и Рязани, сохраняющих пока автономию в составе великого княжения;

— произвел высвобождение страны из-под железной опеки Орды (Великое стояние на Угре в 1480 г. свидетельствует о достижении силового равновесия между Русью и Золотой Ордой и даже о некотором вполне явном превосходстве Руси, ибо не кто-нибудь, а наступавший монголо-татарский хан Ахмат отступил). Неудавшимся набегам Ахмата завершается период монголо-татарского владычества на Руси. Игрой на противоречиях между обособившимися Казанским, Астраханским, Сибирским, Крымским ханствами, Ногайской ордой Иван III добивается вассалитета Казани от Москвы (1487 г.);

— развернул широкомасштабное колонизационное движение на северо-восток (Прикамье, Приуралья, Урал, Зауралье, Поморье, Югра), подчинил Москве земли коми, пермяков, ненцев, хантов, манси;

— активизировал освобождение белорусских и украинских земель, оккупированных Польшей и Литвой (русско-литовские войны 1487 — 1494 гг. и 1500 — 1503 rr.); к Московской Руси отошли пространства с семью десятками волостей: и двумя десятками городов (Чернигов, Гомель, Вязьма, Брянск);

— ослабил Ливонское влияние в Прибалтике (мир 1503 г. с взиманием дани за владение Юрьевской исконно русской землей).

К концу XV в. Русь получает широкое международное, признание — интенсификация внешних связей с Германией, Италией, Данией, Венгрией, Турцией, Персией.

Державный итог военно-политической активности Ивана III помимо продолжения объединения русских земель вокруг Москвы за счет их включения в территорию Московского государства, высвобождения от монголо-татарского ига — установление сильной центрально-самодержавной власти, создание условий трансформации Московского великого княжения в сословно-представительную монархию.

Усиление центральной власти происходило как упрочение единодержавной монархической власти, что представляет естественный процесс государство образования на Руси вполне отвечает протеканию аналогичного процесса в Европе с тем лишь различием, что борьба с сдельщиной совмещалась с борьбой за национальную независимость. Государство строительство на фоне освободительной войны — специфическая черта национально-державной жизни, обуславливающая столь приметные ее отличия, как форсированность, жесткость, волюнтаризм.

В ликвидации сдельщины, падкой на сговор, предательство национальных интересов, компрадорстве (новгородские, тверские князья то и дело разыгрывали польско-литовскую антинациональную картину) Иван III энергично прибегал к хорошо известной с древних времен жесткой тактике «вывода» удобной землевладельческой олигархии на новые места жительства с конфискацией наследственных земель и заселения их московскими поместными дворянами. В 1489 г. из Новгорода выведено 7 тыс. землевладельцев, чем серьезно ослаблен удельный сепаратизм мест.

Системой слаженных оперативных действий Иван III создает провеликокняжеский властный корпус. Первым делом, вводя запрет на свободный отъезд бояр и вольных слуг от великокняжеского двора (клятвы с князей Холмского, Острожского, Бельского, Воротынского, Мстиславского), он превращает бояр из вассалов великого князя в подданных. (Сугубый изъян данного державного прогрессивного явления — местничество — фактическое следование началу знатности происхождения, родового старшинства в назначении на служение лиц. Служебное достоинство по родовому старшинству — своеобразная уступка, выторгованная у великого князя удельной олигархией, которая долго еще будет сдерживать рациональную организацию чиновной иерархии). Параллельно внедряется поместная система. Боярству родовой аристократии противопоставляется служилый слой княжеских дворов, в виде платы получавший земельные владения — поместья. Расширяя поместный принцип властвования, практику посажения на землю служилых людей, Иван Ш создает силовую и социальную опору новой государственности. Если удельные века могут толковаться как вотчинная боярская государственность, то с Ивана Ш становится дворянская поместная система, соблюдающая и удовлетворяющая реалиям жесткой централизованной само державной государственности.

С конца XV в. складывается централизованный порядок административно-государственного управления.

1. Исстари при князе имел место совещательный орган из числа приближенных людей — боярская дума. С Ивана III(и его сына и преемника Василия Ш) деятельность боярской думы легализуется посредством высочайшего пожалования знатным людям, служилым дворянам «думных чинов». Боярская дума конституировалась как постоянный государственный совет при великокняжеской власти. Для обсуждения проблем важности чрезвычайной предполагаются коллективные рассмотрения на совместных заседаниях боярской думы с освященным церковным собором (высшими иерархами церкви) и представителями дворянства (воями). Подобные ассамблеи выступили предтечей, последующих земских соборов.

2. Формируются регулярно действующие учреждения — органы центрального управления — приказы, имеющие: штатный чиновный состав, круг полномочий (Казенный, Дворцовый, Конюшенный, Посольский, Разрядный, Ямской — всего около 10 приказов). Приказы составляли ядро будущей чиновно-бюрократической государственно-административной системы. Закладывание основы местного управления, развившегося как разветвленная система кормлений, включающая наместников и волостелей, находящихся на содержании местного населения и стяжающих всю полноту (административной, судебной, военной) власти. Административный истеблишмент получил закрепление в Судебнике 1497 г., вводившем единообразие управления и суда в Русском государстве.

3. Укрепляется единоличная самодержавная власть гоcyдаря, противопоставляющаяся удельности. К несогласным оппозиционерам применяются репрессии (казнь князя Семена Ряполовского-Стародубского; пострижение в монахи князя Ивана Патрикеева с сыном). Иван III вводит принцип наследуемости (старшего сына) великокняжеской власти (и сам же его нарушает, венчая на царство вначале внука, потом сына), которая начинает именоваться царской — неограниченной в принадлежащей ей государственной территории. Неограниченной — в смысле самовластности, само державности, не скованности никакими законами — от престолонаследия: «Чи не волен яз князь великий в своих детех и в своем княжении? Кому хочу, тому дам княжение», до престолоуправления: «Хочу казню, хочу жалую». Без нарядность, противоправность власти как некая парадигма, цивилизационный устой, умонастроение, механизм действия закладывается (после эпизода Андрея Боголюбского) именно в это время, что позволяет квалифицировать пестующих централизованную самодержавную великокняжескую (царскую) власть Ивана III, Василия III, Ивана IV как «чингисидов».

Василий III, продолжая политический курс отца, завершает централизацию государства русского. Он исполнил то, что начал его предок, — утверждает Герберштейн, — «именно отнял у всех князей и других владетелей все их города и укрепления. Даже своим родным братьям он не вверяет крепостей и не позволяет им в них жить». Конец удельного строя на Руси связывается с окончательным присоединением к Москве Пскова (1510 г.), Смоленска (1514 г.), Рязани (1521 г.).

Осложнение внутренней обстановки в связи с опустошающим набегом крымских татар (1521 г.), составлением антивеликокняжеского заговора юго-западного княжья вызвало ответные самодержавные репрессии, ущемляющие престиж, привилегии родового боярства. Со смертью Василия III (1533 г.) благодаря не универсальности регламента великокняжеской власти, не обработанности процедуры наследования, сильным удельно-вотчинным традициям (феоды крупных землевладельцев представляли государства в государстве со своим двором, судом, ратью, иммунитетом), настоятельным домогательствам престола братом усопшего великого князя Андреем Старицким наступает политический кризис. Выполнявшая регентские функции при малолетнем Иване IV Елена Глинская подавляет мятеж, но, отравленная, внезапно умирает (1538 г.). Власть переходит к раздираемой антагонизмами боярской группировке Шуйских —Бельских. Устанавливается лихолетье правящей боярщины, отбрасывающее страну в темноту удельного безвременья.

Логика отправления гарантийной жизни между тем воспрепятствовала провалу в средневековую архаику. В 1539 — 1541 гг. проводится губная реформа, нацеленная на подавление выступлений народных низов посредством усиления сословно-представительных (дворянских) начал в местном управлении; вслед за тем в правящих верхах побеждают тенденции прекращения боярской замятни, реставрации упрочивающей статус Руси единодержавной государственной власти. В 1547 г. в неблагоприятной державной обстановке (обострение конфронтации с казанскими, крымскими татарами, Литвой) по инициативе митрополита Макария на царство венчается семнадцатилетний Иван IV, получающий в наследство разоренное, терзаемое усобицами, волнениями низов государство.

Русь приходит в запустение, упадок при ослаблении центральной власти; государство на Руси — опора единства нации как разнородного конгломерата народов, вер, ценностей. Народ, утверждает Ясперс, «структурирован, осознает себя в своих жизненных устоях, в своем мышлении и традициях. Народ... нечто субстанциальное и квалитативное... масса... не структурирована, не обладает самосознанием, однородна и квантитативна, она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы — она пуста... не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания». Правилом формирования из массы народа у нас является государство, при подрыве которого исчезает прочное, субстанциальное — народ переходит в массу, держава оказывается объектом завоевания; поднимают головы северо-западные, западные, юго-восточные противники, враги; раздираемая без нарядьем, внутренним несогласием, не ведающая ответственности Русь становится предметом экспансии. В таком виде получил ее Иван IV, вынужденный достигать внешней независимости, внутреннего единства укреплением государства, обеспечением сильной самодержавной власти.

Федотов упрекает великих московских князей в насаждении татарофильской и предательской политики. По-нашему, он сугубо и сугубо неправ. Сильная державность — способ выживания Руси, и в этом нет никакой порочной «татарщины». Более уместно сравнение с европейским абсолютизмом. Иван Ш, Василий Ш, Иван IV — стандартные абсолютисты, понимающие, что объединяющим началом на Руси выступает государственность — мощь державной власти. В ее процветании, как ни странно, заинтересованы все — без нарядно эксплуатируемые в уделах производители, страдающий от разорительных нашествий отовсюду народ, изматываемые взаимными распрями, внутренними расколами, смутами служилые люди, утрачивающие гарантии существования верхи. Противостоять натиску извне, предотвращать усобицы, стабилизировать оседлую производительную деятельность, налаживать торговлю в русском геополитическом контуре способно лишь централизованное государство, опирающееся на заинтересованный аппарат, мобильную армию. Последнее хорошо представляют отечественные «чингисиды», перенявшие абсолютистские технологии державостроение не у западных соседей, а у своих восточных поработителей-владык. Так выглядит реальная ситуация, анатомированная до своего идейного костяка.

Зло сильно в мире — нельзя не признать. Однако не будем ловить «чингисидов» на анахронизмах; задумаемся: что вообще в той обстановке возможно было делать?

Иван IV рос в смутное время в густой тени, с одной стороны, великих державных предтеч, с другой стороны, великого волнения «бес пастушьего стада» — народа, отчего,

по его собственному признанию, виде страх в душу и трепет в кости его. Сущностное, что вынес Иван IV из детства и отрочества, — будущее Руси в централизованной крепкой державности. И он принялся за ее созидание наиболее коротким, прямолинейным методом деспотии и тирании.

Нервом упрочивающей центральную власть политики Московского царя стала поместная система, оформляющая административно-сословно-служилое государство. Ввиду условности землевладения — предоставление (ненаследуемое, даже не пожизненное) земли, крестьян в собственность помещика осуществлялось за несение государевой службы — поместная система обеспечивала наиболее оптимальный, экономичный тип государство устройства: опора на полностью зависимых землевладельцев позволяла без особых затрат иметь ручную армию, абсолютно послушный в подчинении аппарат и через них ограничивать внутригосударственную роль родового боярства. Корень русской смуты, в которой проглядывает не суд, а откровение стихий, Иван IV сызмальства видел в боярстве. С этих позиций он и подходил к государственности: последняя им задумывалась как централизованная самодержавная власть дворянской организации, вполне свободной от проявлений удельно-родового начала. Иван V, следовательно, как точно говорит С. Платонов, «отстаивал не право на личный произвол, а принцип единовластия как основание государственной силы и порядка». Базовая державная модель Ивана IV — модель сословной абсолютной монархии, избавленной от политического присутствия родовой удельно-вотчинной аристократии.

Рядом решительных акций царь не оставил боярам возможности протестовать. В 1550 г. принимается новый Судебник, отвечающий централизованным принципам суда и управления. Специальным указом на московских землях размещено более тысячи благоверных «лучших слуг». Проводится всеобщая перепись земель и их редистрибуцию в пользу служилых людей. В 1556 г. издается «Уложение о службе», а) приравнивающее вотчины к наследным поместьям; б) уточняющее служебные полномочия чиновных лиц в зависимости от земельных наделов. Принимает четкие контуры исполнительная — приказная центрально-административная система — и законодательная власть — земские соборы. Завершается формирование земского самоуправления — по губной реформе 1555 — 1556 гг. порядок кормлений отменен, наместники, волостели уступили место земским старостам из числа состоятельных посадских людей, крестьян; административный контроль над ними проводили губные старосты (сосредоточивающие в руках судебно-уголовную, полицейскую власть) и городовые приказчики (городские военные коменданты, ответственные за военно-административное, финансовое управление уездами). Все эти мероприятия направлены на упрочение сословно-представительной монархии не дико азиатского, а вполне цивильного вида. Завершение складывания русского централизованного государства сопровождалось территориальным расширением его пределов: ликвидируются Казанское (1552 г.), Астраханское (1556 г.) ханства, к Руси присоединяется среднее и нижнее Поволжье, признают вассалитет Ногайская Орда, Башкирия, добровольно принимают русское подданство черкесские, кабардинские, адыгейские князья. Русь устанавливает контроль над великим Волжским торговым путем, интенсифицирующим хозяйственное взаимодействие с Востоком. Обозначается линия на получение выхода к Балтике. В результате Ливонской войны 1558 — 1561 гг. Русь возвращает Юрьев, получает Нарву. Окно в Европу пробивается (правда, пока ненадолго), изоляция от западной части континента через кордонный пояс с участием Ливонии, Польши, Литвы преодолевается.

Неудачи во второй ливонской войне, измена Андрея Курбского, тайный ропот оппозиционной боярской среды и ее явное антицарское выступление (отказ присягать малолетнему преемнику Дмитрию) заставляет Ивана IV перейти на державный форсаж — прокатывается невиданная по масштабу и жестокости волна репрессий, подчиненная двоякой цели: а) искоренить боярство как слой; б) ввести массы в мобилизационный режим существования, за счет чего укрепить монархическое государство, создать предпосылки реализации честолюбивых проектов самодержавной власти.

Жуткие кругозоры горя закрыли образ гарантийной жизни, принесенной в жертву молоху опричнины. Новый порядок государственного правления предполагал установление ничем не ограниченных полномочий монарха в отношении своих подданных. Реорганизация центрального управления— выделение опричного и земского дворов, руководящих соответственно опричными и земскими территориями, создание личной царской гвардии (опричное войско) — обслуживала модель переборки людей с ликвидацией боярской знати, заменой ее обязанным дворянством, достижением абсолютности продворянского самодержавия. Основной итог царствования Ивана IV, резюмирующего развитие государственности в Московской Руси, передается одной мыслью: Русь становилась Россией. Иван Грозный вторособиратель «всея Русские Земли». Если отбросить щепетильный вопрос социальной цены, искомый результат достигался в полной мере — централизованная отечественная государственность создавалась. Емко о том говорит Штаден: «Хотя всемогущий бог и наказал русскую землю так тяжело и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей... его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит: все, что ни прикажет, — все исполняется, и все, что запретит,— действительно остается под запретом. Никто ему не перечит...».

Вместе с тем разворот к откровенной силе и воинственности монаршей власти ставил страну в затруднительное положение: державности сотворилась внутренним массовым террором, внешними агрессивными войнами, разорением и обнищанием жителей. Народ возымел державности, которая в свою очередь подмяла под себя, перемолола народ. Кому и что дает пересечение финиша на исходе дыхания?

3.5. Петровская Россия

Представляется, неглубок Ключевский, выставляя Даниловичей (московских князей) этакими недаровитыми посредственностями-накопителями: «Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана Ш как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий. В их деятельности заметны некоторые индивидуальные особенности; но они объясняются различием возраста князей или исключительными внешними обстоятельствами, в какие попадали иные из них; эти особенности не идут далее того, насколько изменяется деятельность одного и того же лица от таких условий. Следя за преемственной сменой московских князей, можем уловить в их обликах только типические фамильные черты. Наблюдателю они представляются не живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю... Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия». И далее: «Они хорошие хозяева-скопидомы по мелочам, понемногу. Недаром первый из них, добившийся успеха в невзрачной с нравственной стороны борьбе, перешел в память потомства с прозванием Калиты, денежного кошеля. Готовясь перед престолом всевышнего судии и диктуя дьяку духовную грамоту, как эти князья внимательны ко всем подробностям своего хозяйства, как хорошо помнят всякую мелочь в нем! Не забудут ни шубки, ни стадца, ни пояса золотого, ни коробки сердоликовой, все запишут, всему найдут место и наследника. Сберечь отцовское стяжание и прибавить к нему что-нибудь новое, новую шубку построить, новое сельцо прикупить — вот на что, по-видимому, были обращены их правительственные помыслы, как они обнаруживаются в их духовных грамотах».

Можно ли таким людям с таким способом действия отвоевать независимость, объединить землю? Вряд ли гешефтмахерство позволило Ивану Ш превратить Московию в Русь. Сделала то расчетливая, продуманная политика не организации Руси и не русификации Орды, а освобождение от завоевания. Эпатирует объяснение, толкующее Орду как фактор созидания русской государственной жизни: монголо-татары де насадили в Руси управленческий орднунг. (Сошлемся лишь на Н. С. Трубецкого: «Русский царь явился наследником монгольского хана. «Свержение татарского ига» свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву».) Реалии здесь искажаются, ставятся с ног на голову. Как отмечалось выше, не Орда, а борьба с Ордой способствовала возвышению Москвы, объединению вокруг нее русских земель. Ордынский орднунг на Руси — фантасмагория. Московская власть Даниловичей победила, ибо боролась с универсальным порядком (Ордой), опираясь на универсальные ценности (национально-патриотическая идентичность населения, поддержка церкви). «Татарщина» обычно усматривается в том, что русская власть бьет русских (вождение на Русь Кавгадыевой, Дюденевой рати сыновьями Александра Ярославича и т. п.). Методика самоистребления, разумеется, — варварство, однако отвечающее духу эпохи. Аналогичное отличает буквально все европейские феодальные войны — война Алой и Белой розы, централистская эпопея Людовика XI и др. Ликвидация феодальной раздробленности, питаемой интересами вотчинной туземной боярской среды, не могла проводиться иначе. Монголо-татарское нашествие политически (и физически) не только не уничтожило архаичные (по перспективам державности) удельные боярские порядки, но всячески их поддерживало. И только возглавившая национальное освобождение Москва в рамках политики укрепления великокняжеского престола: а) уничтожила удобное боярско-княжеское наследие; б) установила военно-служилый строй государственности, отвечающий национальным интересам. Позволяя отечественной государственности утвердиться, поместная система была чисто русским, эндогенным, а не монгольским экзогенным новообразованием. Исторически и структурно, правда, пока очень неустойчивым, шатким, что продемонстрировали дальнейшие события.

Дмитрий Донской превратил Москву в Московию. Иван III превратил Московию в Русь. Иван IV начал превращение Руси в Россию. После него внезапно процесс застопорился. Причина — кризис центральной власти.

Проблема: могла ли стать Русь без сильного властного начала — решается нами однозначно. Не могла. Фактор абсолютной единодержавной власти — бродильный фермент, «палладиум» национальной государственности. Концентричные данной проблемы умещаются в вопросы

— соотношения власти и отечественного государства. Эмпирический факт «нет власти — нет отечества» требует объяснения. Почему распад власти неизменно и неизбежно порождает развал страны, государства, народа;

— сбережения государства, страны, народа посредством обуздания, вразумления власти. История государства (народа) и история власти у нас совпадают, замыкаются друг на друга. Как разорвать сомкнутую цепь, делая государство, народ, общество устойчиво независимыми от коллизий власти. История одного должна быть надежно застрахована от историй другого.

Забегая вперед скажем: вопросы до сих пор не сняты, ответы на них не найдены, искомого механизма взаимо-амортизации властного и народно-государственного начал не выработано. Обслуживаемая волюнтарными импульсами борьба за власть, как и прежде, лихорадит и народ, и государство, и отечество, в зависимости от масштабов плодя то великие, то малые смуты.

Одна из них, точно фронт без флангов, в прямом смысле слова, накрыла собой Русь. 1584 — 1682 — век смутного лихолетья, великого разорения московско-государственной земли. Царская власть подточилась — государственное единство утратилось. «Истина в пропасти», — утверждал Демокрит.

Представим, в какую пропасть пала страна, и составил истинное понятие ее существования в послеивановское допетровское время. Русский мир пережил: Московское посадское восстание «торговых мужиков» (1587 г.); русско-шведскую войну (1590 — 1595 гг.); голод (1601 — 1603 гг.); прерыв царской династии (1598' г.), избрание на престол  Бориса Годунова, инициировавшего польскую интервенцию (1601 — 1602 гг.) (эпопея Лжедмитрия 1), предательство бояр с переходом их на сторону самозванца; разгром Кремля восставшим людом (1605 г.); умерщвление наследника Федора боярский антипольский заговор (1606 г.) с новым разгромом Кремля, убийством Лжедмитрия I, поражением на трон боярского ставленника Василия Шуйского; крестьянские волнения на Северной Украине; восстание Ивана Болотников, осаду Москвы, грозившую упразднением московско-феодальной государственности; осаду правительственными войсками Калуги, Тулы; поход Лжедмитрия II (1607 — 1609 гг.),  народные выступления против польско-шляхетских агрессоров; русско-польскую войну (1610 — 1611 гг.); антинациональную семибоярщину; рязанское Первое ополчение и ] осаду Москвы (1611 г.); разгром Смоленска (1611 г.); оккупацию Новгородской земли; нижегородское Второе ополчение (1611 — 1612 гг.) и осаду Москвы; избрание на Земском соборе (1613 г.) 16-летнего Михаила Романова; потерю Ижоры, выхода к Балтийскому морю (Столовской мир со Швецией 1617 г.); утрату Смоленска (Деулинский мир 1618 г. с  Польшей); великое Московское разорение — хозяйственную разруху; казацко-крестьянское восстание 1632 г. под руководством Ивана Балаша; принятие русского подданства Грузией (1639 г.); соляной бунт (1648 г.); Соборное уложение (1649 г.); Псковское и Новгородское восстания (1650 г.); войну с Польшей (1654 — 1667 гг.), возвращение Смоленского, западно-русских уездов, колонизацию южно-черноземных уездов (Белгород, Курск, Тамбов); войну со Швецией (1656- 1658 гг.); колонизацию Поволжья; восстания башкир (1662— 1664; 1681 — 1683 гг.); присоединение Западной, а затем Восточной Сибири; временщичества Салтыковых — Черкасских, Филарета (при Михаиле Романове); временщичества Морозова — Милославских, Никона (при Алексее Романове); отмирание земских соборов; слабость сословного представительства в сословно-представительной национальной монархии; церковную ре форму Никона и раскол церкви; воеводское управление, сменившее земское; продление и отмену урочных лет; вечный мир» между Россией и Польшей; медный бунт 1662 г. крестьянскую войну 1670 — 1671 гг. Соловецкое восстание 1668 — 1676 гг.; восстание раскольников под водительством Кузьмы Косого (80-е годы XVII в.).

Все ли в мире должно быть таким, каково оно есть? Не знаем. Констатируем лишь исключительность череды испытаний, выпавших на долю Руси в рассматриваемый период. Исключительность, которая требует осознания в пределах теории национальной истории, отечественной жизни, по призванию своему озабоченной обнаружением законов ее развития. Центральным пунктом, вокруг которого такого рода теория должна вращаться, выступает, по-нашему, идея государственности. Стержень, движущую пружину социогенез русской истории составляет феномен державной власти. Государство в наших условиях — носитель наиболее фундаментальных, универсальных начал, играющих роль объединительного принципа для разноликого конгломерата социальных, конфессиональных, культурных структур, по большей части ограниченных в своих идейно-смысловых, ценностных ориентациях. Лишь государство могло выходить за локальные пределы, соединяя в себе Запад и Восток, Север и Юг, на огромном просторе «обеспечивая несомненное единство пространства и населения в политическом, административном, а в определенной степени и хозяйственных планах». Механизм государства перекрывал собой иные консолидационные механизмы, мерой своей фундаментальности и универсальности отличаясь от сходных государственных механизмов того времени, что делало его в его позитивности «продолжением и подобием первого и второго Римов», придавало ему огромный масштаб и длительную устойчивость.

Самое ослабление центральной власти, государственности на Руси влечет кризис национальной жизни. Почему? Потому что в многонациональном, поликонфессиональном, социально неоднородном, граждански конфликтном, геополитически неустойчивом, нестабильном миру налаживать интеракцию, консолидировать субъектов воспроизводственной деятельности способен лишь мощный властно-государственный фактор. Указания на прекращение династии, взрыв анархии, политические интриги, борьбу за престол, интервенцию как индукторов смуты скользят по поверхности. Они не причина, а следствие. Корень смуты — эрозия властно- государственного порядка, однажды утрачивающего абсолютность, универсальность. Всестороннее уяснение внутреннего смысла истории Руси наводит на соображение, что установление ее государственного единства, политического бытия совпадает с судьбами центральной (в генезисе — царской) власти: «вместе они появились, окрепли, бедствовали и спасались от бед. В самые трудные и тяжкие времена, когда приходилось чуть ли не сызнова начинать политическое существование, великорусский народ прежде всего принимался за восстановление царской власти, обеспечивал ее себе и делил с царем радости и горе. Народ и царская власть сжились... Царь, по представлениям великорусского народа, есть воплощение государства... Царь есть само государство— идеальное...». Заменяя царя на «центральную власть», получаем искомое. Государственный народ един при сильной центральной власти. Издержки жесткой сцепки одного с другим, имея в виду многие гримасы истории, вызванные гиперболой властных форм, очевидны. Это — абсолютизм, волюнтаризм, бюрократизм, антидемократизм, администрирование, зажим гражданственности, расчеловечение жизни и т. п., представляющие колоссальные изъяны, компенсируемые одним, — гарантией стабильного существования в едином масштабном неоднородном и анизотропном, дискретном, падком на спонтанные энергетические выбросы, флуктуации пространстве. Готовы народ, политические элиты платить ущемленными правами, свободами — государство крепнет, жизнь (властно-административно) упорядочивается; не готовы — государство изничтожается, жизнь ввергается в хаос.

Последний тезис навевает мысль: существо дезорганизации русской жизни — в нарушении баланса государственного и народного, взаимодействие которых осложняется опосредование бюрократии. Крайняя позитивная точка полной удовлетворенности народом государственной властью недостижима. Крайняя негативная точка полной неудовлетворенности государственной властью народом — не раритет; конфронтация народа и правительства (узурпирующего полномочия государства), к несчастью, общее, ординарное место отечественного существования. В отсутствие социально-политических амортизаторов противостояния народа и государства (гражданское общество, правовая культура масс, традиции консенсуальность) конфликт, отличаясь бескомпромиссностью, идет до конца, завершаясь либо изничтожением народа, либо погромом государства.

            Основное и надежное противоядие социальному самоедству — реформа, способная в ситуации дисбаланса «государство — народ» вносить соответствующие коррекции, компенсации, модифицирующие реалии в направлении гармонизации социального целого. Привлечение ресурса реформ — наиболее адекватный, испытанный способ действия, требующий, однако, соответственной формы готовности к материализации столь капитальных жизне устроительных правил, как мелиоризма и эволюционизм. У нас же, напротив, жизне строение идет под хлесткий аккомпанемент радикальности и революционности. В случае Смутного времени, уставший от хаоса, разлаженности, дезорганизованности жизни, упорядочивающую инициативу взял в свои руки народ, сперва разваливший государство (война с зарвавшейся властью), а затем, постигая, что при безвластии обречен, принявшийся за создание сильной государственной власти. В случае Петра I мы имеем дело с обратным явлением. Инициативу народа подхватывает центральная власть, принимая и последовательно проводя программу само усиления.

Предваряя последующие рассуждения, четко зафиксируем: государственная власть на Руси — самоценное «наше всё». При дефиците амортизации взаимодействий государства с народом при усилении государственности — проведении честолюбивых, затратных проектов центральной власти — ущемляется благосостояние людей, возрастает конфликтность. Если порог ее не снижается дальновидными реформационными действиями, конфликт перерастает в раскол, антагонистическую сшибку, любой исход которой влечет крах — то народа, то государства. Жизнь выходит из берегов, становится невыносимой для обеих сторон — не может воспроизводиться народ, не способно проявлять волю государство. Либо власть (политическая элита), либо народ принимаются за регуляризацию жизни — восстановление, укрепление государственности. Все возвращается на круги своя. Цикл повторяется. Порочная возвратность державных российских циклов, инверсионности бытия отечественного коренится в не застрахованности взаимодействий «государство — народ», «народ — государство» от взаимных неограниченных фронтальных интервенций в свои автономии (суверенные сферы).

В нормально, даже не совершенно, а просто цивильно устроенном обществе при открытом конфликте нельзя идти «до конца», применяя в борьбе все «подручные» средства. У нас же при недостатке цивильности в ход идет всевозможное и невозможное, отбрасывающее в далекую архаику. Выход из нее — опять-таки восстановление, укрепление государственности, необходимой стране, народу, власти. Оттого Русь, Россия — феномены государственнические: государственная власть вызывает к жизни, обеспечивает их существование. Государственная власть в России восточная — в своем без наряди смыкаясь с Восходными деспотиями — и западна— выступая «деятельным органом развития и прогресса» (Кавелин), близкого Закатному социуму. В этом — загадка, тайна русской жизни, разгадка которой в нахождении меры, баланса традиционного (деспотического) и модернизационного (реформаторского). Но об этом позже. Пока, возвращаясь к осваиваемому сюжету, отметим: инициативу выхода из кризисного Смутного времени проявил народ, принявшийся за восстановление национальной государственности. Народную инициативу углубил Петр, задавшийся целью настолько укрепить национальную государственность, чтобы при всех изломах судьбы во веки веков она не могла быть разрушенной. Проект Петра — в полной мере абсолютная, вездесущая самовластная государственность, насаждаемая на европейский манер восточно-деспотическими, варварскими, волюнтарными методами. Фактически Петр восстанавливает основные интенции державной линии Ивана Грозного. Во внешней политике — борьба за выход к морским рубежам на северо-западе и юго-востоке, наращивание территориальном громады Руси. Во внутренней политике — укрепление феодально-абсолютистского государства. Способом решения этих задач стала фронтальная становая реформация, протекающая как внедрение передовых по тем временам европейских технологий в индустрию, армию, управление. «Регулярное» государство, военно-бюрократическая монархия созидались темповой форсированной модернизацией с акцентом на искоренение отечественной старины, европеизацию. Основные вехи Петрова пути: обновление быта верхов, создание постоянного, имеющего твердо установленную организацию и получающего планомерную профессиональную подготовку рекрутского войска, ликвидация патриаршества, огосударствление церкви, налаживание военной промышленности (суконное, полотняное, инженерное, горное дело), градостроительство, введение промонаршего дворянского управления.

Внешнеполитические результаты усилий Петра: присоединение Ливонии, Эстляндии, Ингрид, Карелии, закрепление России в Прибалтике (итог Северной войны 1700 — 1721 гг.); утверждение России на Кавказе и Закавказье (итог Иранской войны 1722 — 1724 гг.); вхождение страны в качестве полноправного равного члена в мировое (европейское) сообщество. Внутриполитические результаты усилий Петра: преодоление хозяйственной отсталости; создание первоклассной боеспособной армии и флота; стабилизация державного статуса России; политическое укрепление дворянства (ему передано 175 тыс. душ крестьян мужского пола, Указом 1714 г. даровано право наследуемости поместных земель без их дробления); уравнение в правоотношении холопов и крестьян (указ 1718 г.); замена принципа происхождения бюрократическим принципом выслуги и служилой пригодности (Табель о рангах 1722 г.); сплочение землевладельческого дворянства; введение новой административно-управленческой системы (замена боярской думы Сенатом — 1711 г.; ликвидация приказов, учреждение коллегий, Тайной канцелярии, Синода); секуляризация жизни; переход на губернский принцип деления страны и руководства ею; замена подворной подати подушной; развитие профессиональной школы, государственной системы подготовки специалистов, научных исследований (географические экспедиции Атласова, Анциферова, Беринга, учреждение Академии наук), печатного дела (газета «Ведомости»).

Русь окончательно стала Россией; царство превратилось в империю. Основу данных объемных трансформаций составлял абсолютизм — огосударствление важнейших, практически всех сторон общественной жизнедеятельности. В общем «абсолютизм» есть феодально-монархический режим, не скованный или принципиально не скованный в своих властных проявлениях правовыми, институциональными, сословно-представительными, народными ограничениями. В такой наиболее синкретичной редакции абсолютизм сближается с дикой азиатчиной, которой в Новое время ни Европа, ни Россия не ведали. К специфическим признакам отечественного абсолютизма как элемента предбуржуазных отношений относятся:

— генетически: борьба с монголо-татарским игом с культивированием жестких социальных технологий, аккумулируемых центрально-монархической государственностью;

— структурно-хозяйственный натурализм, общинно-крестьянский строй, поместная система, закрепощение товаропроизводителей, милитаризм, экспансионизм;

— граждански: сословно-представительные структуры (Думы, Соборы), европоцентричный характер дворянской монархии; — ценностно: европейская ориентированность верхушечной культуры, светскость духовного производства. Рельефной манифестацией абсолютизма в России явилась гипертрофия государственной (монаршей) власти. Причиной того была объективная логика складывания отечественного державного тела. Военно-политически сдерживая колонизационный напор Запада, экономически при неэффективной малопроизводительной земледельческой культуре с господством трехполья (основная площадь), подсеки (лесные полосы севера), перелога (степи юга) Россия вела вынужденную колонизацию юга и востока, обеспечивая рубежи, расширяя воспроизводственную базу. Скученность населения на ограниченных пространствах на Западе стимулировала в его социально-культурном и промышленном развитии отработку оптимумов вершения истории в виде интенсивных, гуманитарно отточенных технологий. Апогей процесса — Великая буржуазная революция, обогатившая цивилизацию эффективной гражданственностью (сословно-представительная система с гарантиями прав подданных перед лицом власти) и индустриальность (машинно-техническая система хозяйствования). По-иному складывалась обстановка в России, разреженность населения на безбрежных, непрерывно раздвигаемых просторах которой вовсе не поощряла внедрение интенсивных, политически и индустриально оптимальных принципов жизнестроительства. Резерв территорий, не освоенность окраин позволяли недовольным избегать борьбы с властью посредством «выхода» из государственного порядка. Подобный прогресс вширь, естественно, снимал конфликтность, возбуждая вольно-народный тип колонизации, а вместе с ней запаздывание (сопоставительно с Западом) социального и гражданского развития. Гражданские структуры формировались не в народной, сословной борьбе с властью (западный путь), а властью же инспирировались. Государство, центральная власть, отмечает Коркунов, собирала полуоседлое население и как-то его устраивала. Результат этого — Великая самодержавная революция, жестокий регламент служилого государства, где каждый сверчок знает свой шесток — вписан в отведенную ему ячейку должностного тягла. Обязанность, повинность, правила вводит центральная власть, господствующая над сверху утвержденными (по количеству и качеству тягла) сословиями. Характер российской державности, таким образом, — государственно-тягловый (на этой стадии не земский), зиждущийся на монопольном решении центральной властью вопросов поземельной собственности, торговли, регуляции социальных отношений.

При необходимости перехода на форсаж в рамках темповой модернизации для выправления страновых дисфункций, асимметрий, дисбалансов (внешняя агрессия, внутренняя смута) самодержавная власть имела невероятно узкий плацдарм действия. Едва ли не единственным источником ресурсов оказывался несущий тягло народ. Закручивание гаек влекло либо антидержавные бунты (народные восстания, движения, войны, массовое бегство — «выход» из государства), либо вымирание населения. Финал державных починов Ивана IV — непомерное истощение страны, разорение товаропроизводителей, обезлюдение. В этих условиях как «вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении», укореняется институт крепостничества. Прикрепление крестьян преследовало двоякую цель: а) препятствуя полному обезземелению крестьян, превращеник их в холопов, сохранить тягло как живой труд, рабочую силу; б) усилить надзор за тяглом (отмена Юрьева дня, заповедных лет, репрессивные статьи Соборного уложения 1649 г.).

Непосредственно обслуживающее интересы служилого государства как оперативный рычаг мобилизации производительных сил закрепощение активно использовал Петр. Только этим объясняется расцвет в его царствование системы эксплуатации не помещичьих дворцовых, черносошных, приписных крестьян, покупных (посессионных), наемных рабочих. Но положение не улучшалось. Бегство крестьян росло, социальная конфликтность усиливалась (астраханское, башкирское восстания 1705 г.; донское восстание 1707 г.). В 1721 г. Петр вынужден выпустить указ, запрещавший розничную продажу крестьян и дворовых, — продавать штучно практически было некого.

Московская Русь боролась с родовой удельностью, вотчинной сепаратной властью. Характер стоявшей перед страной задачи уловлен верно, однако искомого решения не найдено. Усилия Ивана III, Василия III, Ивана IV не смогли предотвратить великой Смуты, проблематизировавший перспективу державы. Дело, начатое предками, завершал Петр, подчинивший реформу созданию сильного «регулярного», военно- бюрократического монархического государства. Острота и сложность реальной обстановки, необходимость сдерживать колонизационный напор буквально по всем сторонам горизонта требовали сугубых и сугубых жертв. Ни Иван Грозный, ни Петр I не озабочивались социальной ценой реформ. Кризис, охвативший Россию в 70 — 80-х годах ХVI века, был ужасен. Писцовые книги множат квалификацию «пустой двор». В результате новаций Петра население страны сократилось на 20%. Страшные потери оправдывались масштабностью, форсированностью снимаемых проблем. Между Сциллой Запада и Харибдой Востока вопрос «быть или не быть» не стоял как гуманитарный.

Державный пафос предводителей Отечества, включая Петра, — оформление и сохранение государства, державы в ущерб народу. Чем выше взлеты державности, тем ниже падение народной жизни. Государство пухнет, народ хиреет — закон развития национальной государственности в эпоху Московской Руси и петровской России.

3.6. Императорская Россия

Отечественная история как целостный, внутренне организованный процесс реализуется в форме народно-государственной эволюции. Предлагаемая Ключевским периодизация этого процесса такова.

VIII — ХШ вв. — Днепровская Русь, политически раздробленная по городскому признаку.

XIII — XV вв. — Верхневолжская удельно-княжеская Русь. XV — начало XVII вв. — Московская, великорусская царскобоярская, военно-земледельческая Русь.

XVII — XIX вв. — Всероссийская (по воссоединении Малороссии, Белоруссии и образовании Новороссии) императорско-дворянская Русь.

В 1721 г. Россия стала империей: «как обыкновенно от Римского сената за знатные дела императоров их такие титулы им в дар проношены», в знак признания державных заслуг Петра ему пожаловано высшее государственное звание, Что особенное, выдающееся, связанное с преобразованием статуса России, совершил Петр? Воплощая линию Московских царей, он завершил начатое ими строительство здания абсолютистского государства, придал ему облик военно-диктаторской, полицейско-дворянской монархии.

Петр — не западник, а почвенник, истовый «чингисиды», действу общий сообразно и согласно кратократический природе русского государства. Славянофилы, отмечает А. К. Толстой, также мало изображают «настоящую Русскую Русь, как и их допетровские теории». Исконно-подлинный русский— Петр, зажавший страну в авторитарные теснины. «Гнусная палка» (жесткие социально-политические технологии) Петра не его изобретение (вспомним его предшественников-чингисидов Ивана III, Василия III, Ивана IV) — он получил ее в наследство и употреблял, «чтобы вогнать Россию в ее прежнюю родную колею». «Родная колея» Руси — держащая круговую оборону от внешних врагов, нещадно эксплуатирующая собственный народ самодержавная государственность.

Государство противостоит нации в воспроизводстве национального государства — такова плоть нашей истории. При всей печальности осознавания этого, последнее — трезвое аналитическое убеждение, «не возвещающее нового откровения, а устраняющее старую ложь» (Герцен). Ложь иных теоретиков-анахоретов, не имеющих потребности соприкоснуться с живым миром.

История — материя телеологическая (целевоплотительная) — требует для адекватного Истолкования соответствующей оснастки мысли. Хотя множество реальных событий в их позитивном взаимодействии само создает русло альтернатив, отбираемых случайно через бифуркации с перекрытием некоего порога устойчивости и установления нового равновесия, что отменяет предопределенность тока истории, задним числом созерцая сбывшиеся преимущественные и относительно завершенные состояния, представим русскую историю как бы предопределенной; согласно установкам герменевтики начнем с конца. Не с причины, а с воплощения. Как отмечает Выготский, понять процесс можно, «только зная конец процесса, результат, направление, куда и во что развивалась данная форма. Имея конец пути, можно легче понять и весь путь в целом, и смысл отдельных этапов».

Финал имперской истории Руси — тоталитаризм. Этапы, к нему ведущие: царство, абсолютизм, диктатура, политеизм, усугубленные этатизмом, авторитаризмом. Родство конечной и промежуточных точек позволяет, соединяя их, проследить связь явлений, преемство форм в последовательности, обратной их естественному становлению. Чтобы понять вещь, нужно ее сделать, говорит Софокла. В нашем случае надлежит, не деля, не дробя русскую историю на отдельные периоды, части, представить ее как «развивающийся организм, живое целое, проникнутое одним духом, одними началами. Явления ее должны быть поняты как различные выражения этих начал, необходимо связанные между собою, необходимо вьггекающие одно из другого». В качестве инвариантно-системного начала нашей истории примем «государственную власть», упорядочивающую, созидающую жизнь нации. Тайна России в том, что, будучи Европой по основанию государственной власти, она нередко и во многом проявляется не только как не Европа, но даже и как анти Европа.

Европа наряду с не Европой и анти Европой... В чем сие сказывается: В ряде вещей. Там — сословное представительство, тут — нет. Там — рыцарство, тут его не бывало. Там — «церковь, облеченная светской властью в борьбе с государством», тут — «церковь, не имеющая никакой светской власти и в мирском отношении зависимая от государства». Там — личность, тут ее нет. Там... Да что там! В Европе все идет «снизу», в России — «сверху». Отчего? От разных инкарнации государственной власти. В Европе государственная власть народом уменьшалась, в России — увеличивалась. Невероятно, но факт. Инспирируемая российским народом борьба за усиление государственной (не принародной) власти составляла камень преткновения аналитиков, привычно расценивавших ее как «загадку», «тайну» национальной истории. Никакой тайны, загадки здесь между тем нет. Дело, как представляется, в перспективах выживания. Державная конкурентоспособность России повышается с усилением государственной власти. Это прекрасно понимает народ, паки и паки страдающий от ослабления государственности и всякий раз борющийся за ее укрепление. Другой вопрос, что в не обмирщенности оптимумов жизне строения, нехватке гуманитарно ориентированных институтов, дефиците сдержек и противовесов народ и власть остаются один на один в частых пикировках друг с другом. Любая флуктуация власти возбуждает народ, парализующий власть и ввергающий страну в хаос, Оживляются внешние, внутренние (компрадорская бюрократия) враги нации; дабы не утратить суверенитет, народ вынужден бороться за восстановление дееспособной государственной власти. Последняя, набирая силу, еще жестче, ожесточеннее (наверстывая упущенное) притесняет народ. Механизм ясен. Не они бегут — мы отстаем. У них — континуальность, у нас — дискретность. У них — животворные эффекты поступательного развития, у нас — прерыв поступательности, фазовые переходы в иные типы цивилизации. Справедливо отмечает Бердяев: «Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации». Загадка, тайна России не в противостоянии государства народу (и обратно), а в том, что в России вообще есть еще народная (национальная) государственность. Воистину не видел свет народа долготерпимей русского.

Народ (низы) отстаивает государство в экстраординарные (критические) моменты бытия, правительственная власть (верхи) отстаивает государство в ординарные (повседневные) периоды существования. Фактура русской истории всецело верифицирует данный тезис. На этапе Московской Руси государственная власть боролась с удельно-вотчинным, боярски-родовым началом. Внедрена поместная система, закрепощен народ, оформлено дворянско-бюрократическое жилое государство. Казалось бы, цель достигнута. Но все эти мероприятия выказали обратную сторону — обернулись обузой для страны, народа, самой государственной власти. На этапе императорской России государственная власть идет на попятную — развертывает борьбу со сковывающим прогресс, в том числе и самой себя, всеобщим крепостничеством. Сословно-служило-тягловый строй модернизируется; ему сообщается сверху некая обслуживающая интересы государственной власти оптимизационная динамика.

В 1722 г. Петр принял закон о престолонаследии, позволяющий назначать наследника на престол по своей воле. Собственным законом воспользоваться Петру было не суждено. Во время дворянской империи 1725 — 1762 гг. до воцарения Екатерины II государственная власть ослабевает. Но дело «чингисидов», побеждая, живет. Петр столь успешно «управил державу», что даже истощенная дворцовой борьбой, преторианство (гвардейские верхушечные перевороты) государственная власть выполняет свое назначение — органично вписывается в циклику отечественной (державной) истории. Оправдываемая сказанным циклика сия такова:

— повышательная фаза: усиление государственной власти, централизация, бюрократизация, наступление на народ,  милитаризация, колонизация, собирание земель; сатурация:  подначивание народной жизни, рост недовольства масс— дестабилизация, переход в понижательную фазу; — понижательная фаза: ослабление государственной власти, децентрализация, деконструкции институтов, рост компрадорстве, сепаратизм, утрата земель; сатурация: обмен пространства на власть (вариант верхов), народно-патриотическое движение за восстановление Отечества (вариант низов) — стабилизация, переход в повышательную фазу; возобновление цикла.

На рассматриваемом участке исторической эволюции государственная власть оказалась переобремененной крепостничеством, противным и низам и верхам, Логика ее (власти) оптимального воспроизводства требовала сознательного смятения института прикрепления. Выявление потребности инициировало действие, определившее характер последующего прогресса отечественной истории по линии послабления государственного принуждения — тягла. Раскрепощение сословий центральной властью началось для верхов. Нетривиальными починами правителей на этом пути стали: подтверждение (1730 г.) запрещения (Уложение 1649 г.) покупки земли дворовым, владельческим, монастырским крестьянам, всем крестьянским земледельцам предложено продать земли в течение полугода; декабрьский Манифест 1736 г. о сокращении срока дворянской службы до 25 лет и об освобождении одного из членов семьи от службы; мартовское 1746 г. запрещение купцам и разночинцам покупать крестьян с землей и без земли; майское 1754 г. учреждение дворянского и купеческого заемных банков, выдававших ссуды под залог; декабрьский 1760 г. Указ, разрешавший помещикам ссылать на поселение в Сибирь крестьян с зачетом их за рекрут; февральский 1762 г. Манифест о вольности дворянской; мартовский 1762 г. Указ о секуляризации церковных и монастырских имений; январский 1765 г. Указ, разрешавший помещикам ссылать крестьян на каторгу; августовский 1767 г. Указ о запрещении крестьянам подавать челобитные на помещиков под угрозой ссылки на каторгу; апрельская 1785 г. Жалованная грамота дворянству.

Смысл этих законодательных актов — предоставить дворянству привилегию владеть землей (исключение — однодворцам, отставным солдатам, черносошным крестьянам севера и т. п.) с одновременным освобождением от обязательной государевой службы и возможностью свободного выезда за границу.

Некоторые послабления делаются и низам — в 1745 г. крестьянам разрешено торговать (в том числе перекупными товарами); в 1748 г. им разрешено записываться в купечество (хотя очень немногие могли преодолеть высокий имущественный ценз), — однако вовсе не достаточные для вывода тягла из состояния нищеты и бесправия (на это указывает рост недоимок, катастрофический бюджетный дефицит, устойчивый рост крестьянских волнений в 20 — 70-е годы XVIII в.).

Принципиально не разрядил напряженную обстановку период просвещенного абсолютизма, когда за царствование Екатерины II (1762 — 1796 гг.) помещикам роздано 850 тыс. крестьян, учрежден Заемный банк, на выгодных условиях кредитующий дворянство; с 1765 г. стало проводиться генеральное межевание, увеличивающее дворянские наделы за счет крестьянских и казенных земель; государственные крестьяне обложены высоким оброком (до 3 рублей), в Прибалтике, Белоруссии, Правобережной Украине сохранена барщина; в правовом отношении крестьяне приближены к рабам. Цель данных действий — сдержать рост дворянской задолженности (социального банкротства) посредством материалыцой и моральной поддержки прогосударственной, но становящейся общественно недееспособной верхушки, с параллельным усилением давления на нижние страты. Под этим углом зрения требуется толковать новое «Учреждение для управления губерниями Всероссийской империи» (ноябрь 1775 г.), модернизирующее регламент местной власти.

Страна делилась на 50 губерний во главе с губернаторами и их заместителями (вице-губернаторами) с равной численностью населения, двухстепенным областным делением (губерния — 300 — 400 тыс., уезд — 20 — 30 тыс. жителей), единообразной организацией административных, финансовых, судебных дел. По необходимости губернии объединялись под водительством наместника, назначаемого центром. Исполнительная власть сосредоточивалась в губернском правлении, руководившем земскими судами (исполнительные органы уездов во главе с капитан-исправниками, избиравшимися на 3 года из уездных дворян). Полицейскую власть в уездах отправлял утверждаемый правительством городничий. Финансы контролировала казенная палата. В губернских городах создавались приказы общественного призрения, ведающие просвещением, здравоохранением, благотворительностью.

Пафос губернской реформы: а) разгрузить центральную власть, приблизить органы управления (аппарат) к местам; б) конвертировать службу как повинность на службу как сословно-выборное занятие; в) укрепить дворянскую диктатуру в провинции. Устойчивый протекционизм государственной власти применительно к дворянству способствовал проведению энергичного имперского курса. Приобретения, завоевания, державные демонстрации России в этот период грандиозны; традиционные ожидания по отношению к понятию «политический успех» перекрыты. В числе активов страны: войны с Турцией 1735 — 1739, 1768 — 1774, 1787 — 1791 гг.; включение в русские государственные границы Кабарды 1774 г.; участие в трех разделах Польши 1773, 1775 — 1793, 1794 гг.; действия в Семилетней войне 1756 — 1763 гг.; присоединение Крыма 1783 г.; включение Грузии под подданство России 1783 г. (Георгиевский трактат) и ее последующее присоединение 1801 г.; война со Швецией 1788 — 1790 гг.; персидский поход 1796 г.; присоединение Казахстана; освоение Сибири, Камчатки, Тихоокеанских островов, Арктики.

По выработанной нами объяснительной схеме течение русской истории страна вступила в фазу сатурации. Упрочение сословно-самодержавного строя во внутренней и наращивание державного тела во внешней политике обусловили обострение жизненных противоречий. Деятельность за порогом возможного, перегрузка страновых мощностей сказались в накоплении коллизий, к каким можно отнести тотальный подрыв производительных сил, вымирание населения, массовое бегство крестьян, ужесточение содержания живого труда (прикрепление рабочих к мануфактурам), финансовую разруху, галопирование инфляции, падение курса (ассигнационного) рубля, увеличение непроизводительных расходов на управление, армию, повышение налогов (внешний гocyдарственный долг страны составлял 240 млн. рублей серебром). Пошла в гору кривая крестьянских выступлений, народных движений — московский чумной бунт 1771 г.; крестьянская война 1773 — 1775 гг.; восстание в Казахстане 1783 — 1797 гг.

Не выправило обстановку импульсивное, сотканное из непродуманных импровизаций трагикомическое царствование Павла (1796 — 1801 гг.), человека обделенного судьбой, подозрительно-невротического, капризно-сумасбродного. С одной стороны, ослабляется барщина (апрельский 1797 г. Манифест о не принуждении крепостных крестьян работать в праздничные дни — «Манифест о трехдневной барщине»), с другой стороны, возобновляется посессионное право (отмененное в 1762 г.), проводится широкая раздача государственных крестьян частным лицам (за 4 года — 530 тыс.). С одной стороны, в государственных записках и рассуждениях — мысли о поднятии роли закона в державе, с другой стороны, волюнтаризм и авторитаризм, культ самодержавия — oграничение свобод дворянства по «Жалованной грамоте», запрет дворянских собраний, отмена выборности дворянских заседателей в губернских и уездных органах управления, нелепые требования соблюдения церемониала в отношении царской особы. С одной стороны, союз с Англией, Австрией, Турцией (1798 г.) против Франции, с другой стороны — союз с Францией (1800 г.) против Англии. Отсутствие ясности в государственной линии, порывистость политики не разрядили напряжений в державе, не снизили порога недовольства жизнью ни низов, ни верхов. Фаза сатурации растягивалась, кризис зрел.

Продолжая курс московских царей, Петр практически все силы государства бросил на борьбу за образование и укрепление государственной территории. С Екатерины начинает пробиваться иная тенденция: главной целью государственной деятельности официально признается уже не расширение и охрана пространства, а «блаженство» подданных, благополучие граждан. Акцентируется постепенное раскрепощение сословий, закрепощенных в жестком наращивании территориальной громады. Необходимость, четко уловленная Екатериной, обиходящей, правда, лишь государственно привилегированный слой — дворянство, — в виде общей интенции на освобождение населения, смягчение государственной власти составляет главное содержание политической истории страны ХIХ в.

В русле этого соображения и следует подходить к оценке жизнедеятельности Александра I, вклад которого в совершенствование правления был весьма и весьма скромен. Здесь: восстановление статуса жалованных грамот дворянству и городам, упразднение тайной экспедиции, пыток, разрешение на открытие частных типографий, ввоз книг, выезд за границу. Сентябрьским 1802 г. Манифестом учреждена система министерств (военных сухопутных, морских сил, иностранных, внутренних дел, финансов, народного просвещения) с Комитетом Министров и Сенатом — высшей судебной инстанцией, органом административного надзора. Февральский 1803 г. Указ о «свободных хлебопашцах» предоставляет помещикам право отпускать крестьян на волю с землей (выкупило свободу около 50 тыс. душ); прекращена раздача государственных крестьян в частную собственность. В январе 1810 г. образован Государственный Совет (с департаментами законов, военных дел, гражданских, духовных дел, государственной экономии) — совещательный орган при самодержце. Став царем Польским (1815 г.), Александр I дарует стране Конституцию. Предназначенный же России I конституционный проект Новосельцева блокируется, держава остается пребывать деспотической, не правомерной монархией. В отношении низшего сословия существенных трансформаций не происходит. О каком-то улучшении ситуации можно говорить применительно к Прибалтийскому краю. Статьями «Положений» для крестьян Лифляндской и Эстляндской губерний (1804, 1805 гг.) вводился запрет на продажу крестьян без земли, санкционировалось крестьянское самоуправление, крестьянские суды, конституировалось наследственное владение землей, ограничивался господский произвол в установлении размеров платежей и повинностей. Состояние отечественного тягла, вовлекаемого в водоворот жесткой аракчеевской программой военных поселений, приближалось к критическому. В послевоенный период 1813 — 1826 гг. зарегистрировано 150 крестьянских волнений. Нежелание и неспособность центральной власти реформировать жизненные реалии пыталась превозмочь прогрессивная часть верхов, разработавшая план форсированного обновления страны с системой давно назревших выстраданных строем существования мероприятий типа: отмена крепостного права, уравнение прав сословий, свобода печати, вероисповедания, гласность суда с присяжными, выборность местных правлений, сокращение срока службы, созыв Собора для установления формы правления. План, к несчастью, остался планом. Выступление дальновидного патриотического дворянства подавлено. Дворянство как слой этого потрясения пережить не смогло. Буквально за 20 — 30 лет оно безнадежно, необратимо деградировало, выродилось в социальных аутсайдеров, лишних, ведущих паразитический, праздный образ жизни людей (гоголевские «мертвые души»). События 14 декабря подытоживают неудавшийся дворянский период борьбы за свободу, пробуждая к жизни новое поколение борцов за освобождение России.

Иван IV в борьбе с аристократией подорвал местничество, поднял статус служилых людей, ввел поместную систему. Петр I расширил ее, создал служилое государство. Манифестом вольности и свободы российского дворянства (1762 г.) Петр III отменил обязательность дворянской службы, превратил дворян в землевладельцев, положил конец служилой системе. С царства Александра I, после декабрьского демарша, дворянство перестало быть опорой государства. Но ею не мог стать закрепощенный, несвободный, имеющий тенденцию к вымиранию народ. Разуверившись в дворянстве и не уверовав в народ, Николай I сделал ставку на умножение социальных плотин, консервацию, охранение жизненных устоев. Программа николаевских реформ — программа бюрократической стабилизации общественных процессов. Она выражалась во введении майоратов, усилении централизации управления, учреждении тайного надзора, политической полиции (жандармский корпус, Ш отделение Собственной канцелярии), кодификации законов (Свод законов). Как отмечал Ключевский, при Николае завершено здание русской бюрократии; государством стал править не царь, а столоначальник.

В 1600 г. в стране было 4657 дьяков и подьячих, служащих в приходах. Учитывая, что всего около 0,2% населения было грамотным, нарождавшаяся бюрократия сосредоточивала монополию на квалификацию. С 1796 по 1847 г. численность чиновников возросла вчетверо, а с 1796 по 1857 г. — почти вшестеро. Численность населения за этот период увеличилась в 2 раза. В 1796 г. в России насчитывалось 36 миллионов человек, в 1857 г. — 69 миллионов, следовательно, госаппарат в первой половине XIX в. рос в 3 раза интенсивнее населения. В 1851 г. один чиновник приходился на 929 человек. В 1903 г. он приходился уже на 335 человек. С учетом роста населения в прошлом столетии количество бюрократов возросло в 7 раз.

С николаевских времен быстро растущие аппаратчики завладели монополией на должностные операции. Сформировалась последовательная, весьма жесткая, строго регламентированная система движения бумаг на всех управленческих уровнях документооборота. В циркуляре «Руководство к наглядному изучению административного порядка течения бумаг в России» (1858 г.) дана обобщенная картина этой системы. Поданная в присутствие бумага совершала «хождение» между служащими разных уровней ведомств по определенной технологической схеме, включающей многочисленные возвратные движения. Приводятся соответствующие рецепты, формулы, из которых явствует, что «количество инстанций (в данном случае попаданий бумаги к отдельным служащим на рассмотрение, включая повторные попадания) для разных ведомств различно:

Земский суд — 26;

Губернское правление — 54;

Департамент Министерства — 34;

Совет Министерства — 45.

Эта система, благодаря многократной проверке и дублированию, хотя и намного затягивала во времени движение бумаг, способствовала недопущению элементарных ошибок, описок и т. п. С другой стороны, поднимался статус каждой бумаги, прошедшей столь солидную иерархированную систему просмотра, подготовки и принятия решения. Попадая после этого в архив, любая бумага становилась подлинным произведением бюрократического искусства и сохранялась должным образом».

Основной вопрос государственного строительства— крестьянский в николаевскую эпоху не решался. Россия так и. не продвинулась в деле выхода из крепостнического состояния. «Нет сомнения, — утверждал Николай, — что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к оному теперь— было бы злом, конечно, еще более гибельным». Существенно не повлияли на обстановку ни закон 1842 г. об «обязанных крестьянах», ни благородная деятельность министра государственных имуществ П. Киселева, модифицировавшего уклад жизни государственных крестьян на началах местного самоуправления. За время царствования Николая I (1826 — 1855 гг.) зарегистрировано 500 случаев восстаний крестьян и 170 случаев волнений рабочих; из 10 миллионов крепостных получило свободу около 24 тысяч. В рамках консервативного курса «без потрясения основ» империя стремительно деградировала. Ситуацию усугубила неудачная Крымская война (1853 — 1856 гг.), затратное кавказское завоевание. На смертном одре, благословляя Александра, Николай, смотря правде в глаза, признался: «Сдаю тебе команду не в добром порядке».

Характеристика Александра II как реформатора от бога несостоятельна, предвзята. Относительно крестьянского вопроса, отмечает Корнилов, цесаревич Александр «был даже правее Николая, и во всех комитетах по крестьянскому делу, в которых ему пришлось участвовать, он неизменно поддерживал помещичьи права и интересы». Несмотря на то, что по воспитанию, мировосприятию Александр II был откровенно реакционер, после окончания Крымской кампании он осознал необходимость преобразований. Причина перемены взглядов проста — в конце 50-х годов XIX в. упал естественный прирост истерзанного лишениями крепостного населения. Для предотвращения депопуляцию страны освобождение крестьян, отмена крепостного права стали актом необходимости.

Идея, что универсальное противостояние государства народу составляет стержень отечественной истории, хотя и предполагается включенной в наши исходные позиции, непрестанно по ходу изложения нами обосновывается. Трагедия национальной жизни состоит в горькой констатации: российское государство не народное, обслуживает собственные, далеко не национальные интересы. Подтверждения тому — кричащие явления, такие, как «беглый народ», депопуляцию, периодическое вымирание населения. Все это возможно вследствие реализации государством не национального, а наднационального — римского проекта. Первый, латинский Рим совратился в католичество. Второй, византийский Рим захвачен турками. Третий, православно-московский Рим — оплот возрождения истинной веры, опора всеединства, просвещения. Четвертому, гипотетическому Риму — не бывать. Варианты исчерпаны. От Московского до российского состояния, словно эстафету, государство принимает не национальные, а вселенские, мессианские роли спасения. Не своего народа, а человечества. Через усиление, укрепление самого государства. В ущерб народу, его благоденствию, процветанию. Перестраивается, обновляется мессианская государственность — не нация. Оттого база циклики российской истории — пики и провалы в фазах конфронтации государства с народом. Усиливается государство, обмирщается тщеславный державный проект, наращивается пространство — вымирает народ, отказывая в доверии собственной власти. Идет смута. Конец смуте (как реальной, так по замыслу потенциальной) положил Петр, усмотревший спасение государства, народа в институте империи, властном абсолютизме. Государственность укрепилась за счет наступления на народ посредством создания обязанного самодержавию относительно свободного служилого дворянства. Полное освобождение дворянства, его декабрьский политический крах и последующее социальное вырождение повлекли разгосударствление: дворянство перестало быть ответственно-государственным слоем. В критические моменты существования государство, как всегда, повернулось лицом к народу. В ущерб абсолютистской державности, пожалуй, впервые проводится вынужденная системная Александровская реформа, исполненная пафоса сформировать нового субъекта империи уже не в виде дворянства, а просвещенной интеллигенции и свободного народа. 19 февраля 1861 г. опубликовано вдохновленное монархом, одобренное Государственным Советом «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», декларировавшее: «крепостное право на крестьян, водворенных в помещичьих имениях, и на дворовых людей отменяется навсегда», им даются права «свободных сельских обывателей». Юридически, лично крестьяне и дворовые хотя и объявлялись свободными, уполномоченными приобретать недвижимость, торговать, участвовать в судебных делах, экономически оставались безземельными, получали помещичью землю на условиях рабочей повинности (барщина) или денежной платы (оброк). Статус временно обязанных трансформирован по заключении уставных грамот, когда казна расплачивалась за крестьян с хозяевами наделов, а крестьяне в течение 4 лет погашали государственный долг взносами выкупных платежей — 6% годовых ссуды. Итак, крестьяне после освобождения оставались безземельными. Еще одно важное обстоятельство состояло в том, что крестьянские земли были не их личной (семейной) собственностью, а достоянием крестьянских обществ, проводивших уравнительное распределение земли (пашня, угодья) между своими членами. Общинные сборы (платежи, подати) общества платили миром — на основе круговой поруки. Институт круговой поруки прикреплял общинника к коллективу, без соответствующего вердикта которого он был неправомочен. Выйдя из помещичьей крепости, крестьянин оказался в крепости общинной— мировой. (Органом управления крестьянских общин являлся сход, выбиравший старосту и уполномоченных на волостной сход, имевший старшину и избиравший суд.) Освобождение крестьян, устранение помещичьей опеки над ними поставило перед необходимостью развить сеть всесословных социальных учреждений — они и стали создаваться в рамках земской, городской, судебной и военной реформ. В землях и городах вводилось общественно ответственное, заинтересованное местное самоуправление. Суд становился гласным, открытым, состязательным. В армии отменялась рекрутская, вводилась всеобщая (по военному призыву) повинность, сроки службы сокращались до 6 лет. В сфере финансов устанавливалось единство государственного бюджета с гласным и подотчетным расходованием смет, контролем над операциями министерство ворот от госрегулирования к фритредерству, активизация акционерного учредительства в области кредита, промышленности, торговли, строительства способствовали росту возможностей государства. В царствование Александра II Россия значительно расширила державную территорию за счет присоединения Средней Азии, Амурской области, Уссурийского края, завершения покорения Кавказа. Всем этим закончено оформление географического контура государства российского.

Антикрепостническая струя «Положений» и «Манифеста», возводимая в ранг достижений Александра II и безусловно таковою являющаяся, с позиций дальнейших государственных судеб страны (для нас эмпирически устанавливаемых) требует, однако, более взвешенной, в известной мере критической оценки.

1. Принимая в расчет гражданскую составляющую Александровских нововведений, следует представлять, что реформа перевела крестьян из разряда крепостных «не в разряд полноправных граждан, а в разряд так называемых податных сословий. Этот остаток того всеобщего закрепощения... на котором прежде зиждился весь быт Московского государства, продолжал еще существовать. Сущность правового положения... податных сословий заключалась в том, что государство облагало людей подушным окладом, налагая прямые налоги не на имущество, а на лица... и так как обеспечить поступление... податей, взыскать подати, обеспеченные личным трудом, с каждого отдельного человека было очень трудно... установлялась круговая порука... люди... ограничивались в свободе передвижения при помощи особой паспортной системы», прикреплялись к той группе, к которой приписывались. Устанавливаемый порядок взаимодействий в податной корпорации оставлял глубокий след на правовом статусе человека. По этой причине до отмены круговой поруки, подушной подати о гражданском равноправии сословий, действительном равенстве лиц перед законом не могло быть речи.

2. Устроение крестьянства в виде общественных самоуправляющихся единиц (сельских обществ) по социальной составляющей претворяло не идеал свободы личности в либерально- просветительском смысле, а практицистскую точку зрения благосостояния, вводило колоссальной неадекватности, но устойчивости иллюзию общинного пути развития — самобытной, почвенной перспективы России.

3. По организационной составляющей обнаруживалась дискордантность сельской (хозяйственной) и волостной (административной) общины. Волостные инстанции вырастали из сельских, но находились в оперативном подчинении не выборщиков, а представителей коронной администрации, уездных должностных лиц. Будучи избранниками сельских обществ, волостные чины несли ответственность «не перед своими избирателями, а перед «начальством», в распоряжении которого находились». Это обстоятельство подрывало принцип самоуправления в корне — при таких условиях крестьянские волости, общества невозможно признать действительно самоуправляющимися единицами. (Ср. с последующей обстановкой в колхозах, местных Советах.)

Указанные пороки нового устройства крестьян проявились на общесоциальном уровне в будущем, привели к утверждению наихудшего из возможных исходов.

Создание теории российской державной истории — дело грядущего. Однако уже теперь, на дальних подступах к ней, просматривается вектор течения национальных событий: от деспотизма к либерализму, от абсолютизма к демократизму. В повышательных фазах государственности преобладает самодержавное начало. В понижательных фазах идет либерализация, проявляется народотерпимое, «попустительское» начало. Ряд, составленный из имен крупнейших реформаторов отечества описываемого периода иллюстрирует сказанное. Здесь:

— принимавшийся за разработку Конституции, кодификатор законов М. Сперанский;

— модернизировавший строй (основы парламентаризма, реформа административного управления, отмена внутренних таможен, трансформация системы налогов, благоустройство городов) окраинных западных (Финляндия, Прибалтика, Польша, Дунайские княжества) губерний П. Киселев, распространивший новые принципы и на жизнь российских государственных крестьян (введение самоуправления, приравнение к свободным людям, изменение налоговой системы, внедрение поземельно-промысловой подати, отмена архаично-средневековой подушной подати);

— тонкий военный новатор Д. Милютин (сделал армию всесословной, массовой, ввел систему внутреннего резерва, утвердил льготы на службу по образованию, осуществил переход на окружной принцип контингентов, провел перевооружение);

— глубокий государственный ум, оптимизатор финансового, бюджетно-сметного дела М. Рейтерн;

— выдающийся экономист и финансист Н. Бунте, проводивший курс на превращение крестьян в земельных собственников (активизировал переселенческую политику, перевод крестьян на обязательный выкуп, понизил выкупные платежи, отменил подушную подать, ввел единый всесословный подоходный налог, основал крестьянский банк, разработал фабрично-заводское законодательство об охране труда, способствовал учреждению рабочих ассоциаций).

Вся их деятельность пронизана высоким патриотизмом; стремлением добиться державного преуспеяния России за счет повышения благоденствия нации. Бесконечной болью исполнено впечатление о европейском турне Милютина, который в 1840 г. в дневнике записал: «на каждом шагу бросалось в глаза что-нибудь возбуждающее во мне грустное сравнение с родинойэ. Боль за стряхну выступила программой реформ. Дело сдвинулось с мертвой точки. Пошло неоднозначно, трудно, преодолевая сопротивление консерваторов— таких, как П. Шувалов, Д. Толстой, П. Валуев, К. Победоносцев. Многое не получалось («я парализован в своей деятельности», — признавался Милютин) и не получилось. Но основное, доказанное опытом, состояло в убеждении: социальная реформа может предупредить революцию. Эволюционным путем можно давать народу то, что привычно он ищет в восстаниях. Обычно при описании революционных идеалов технология их воплощения игнорируется. Последнее не случайно. Революции не строят, а разрушают. Разрушая же, невозможно улучшить жизнь. Устранение обветшалых форм, укорененных злоупотреблений не требует подчиненных абстракции радикальных деструкций. Достаточно призвать к гражданственности миллионы, легализовать инициативу, внедрить законность, перейти к самоуправлению. И все оживет, преобразится, даст плоды, наполнится богатством, силою. Только одна цифра. В 1860 г. оборот Нижегородской ярмарки составлял 105 млн. р., тогда как в 1864 г., уже 111 млн. р. Каких бы успехов достигла Россия на эволюционном пути реформ, сказать невозможно, Выдвинувшийся на политическую арену энергичный разночинско-народовольческий элемент террористическим актом 1 марта 1881 г. прервал вполне ламинарный ток российской исторической жизни. То, что Россия могла получить в результате мирных реформ, она получила в результате насильственной революции.

Цель своего правления новый царь видел в утверждении и охранении силы самодержавной власти «для блага народного от всяких на нее поползновений». Причиной язв тогдашней России объявлялся бессословный строй, «распадение дворянства как корпорации», утрата им авторитета среди населения, развитие «интеллигенции» (как выражался один из вдохновителей контрреформационного курса алатырский предводитель дворянства Пазухин). Инициативы Александра III сосредоточивались на восстановлении сословно-бытовых особенностей; а с ними — «национальных черт» российского общества. «Если в реформах прошлого царствования, — вразумлял Пазухин, — мы усматриваем великое зло в том, что они разрушили сословную организацию, то задача настоящего должна состоять в восстановлении нарушенного». Оттого контрапункт правления Александра III, вполне усвоившего эту установку, являет тенденция реставрировать дворянское администрирование (сословная опека) в местной жизни с уничтожением самостоятельности, независимости от короны земских учреждений. Положения о земских участковых начальниках (июль 1889 г.) и земских учреждениях (июнь 1890 г.) озабочиваются созданием «крепкой и близкой к народу» дворянской власти. Земские начальники, располагающие судебной и административной властью над крестьянами по санкции министерства внутренних дел, назначались отныне из местных дворян губернаторами (порядок назначения гласных от крестьян губернатором отменен только в октябре 1906 г.); по новому регламенту распределения земских гласных между тремя куриями дворянство возымело значительный перевес в земских собраниях (фактически они становились дворянскими); по городовому положению 1892 г. усилился надзор губернаторов и над органами городского самоуправления.

Намерение действовать в том же духе имел и преемник Александра III Николай II, на январском 1895 г. приеме депутации пресекший попытки представителей земств активизировать участие в государственном управлении не терпящей возражений фразой: «Пусть все знают, что я... буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный родитель». Коронный центризм в сочетании с сословно-дворянским администрированием местами оказался плохим механизмом державной регуляции государства. Говоря об этом предмете, подчеркнем два обстоятельства.

1. Экономическое: серьезное ухудшение хозяйственного положения крестьян, вызванное а) падением цен на мировом рынке; б) поземельно-передельно-общинным землепользованием, предполагающим измельчение наделов, принудительность низко производительной трехпольной системы. Повышение рождаемости крестьянского населения в пореформенную эпоху наряду с падением урожайности полей обусловило катастрофическую деградацию деревни (не малоземелье и бремя выкупных платежей подкашивало отечественное крестьянство, а низкая культура труда, неэффективность хозяйствования). Бедствования селян усугубил голод 1891 — 1892 гг. Казалось, община выказала неэкономичность. Между тем в государственной практике и общественном сознании бытовали иные трактовки реалий. Закон 1893 г., ограждающий неприкосновенность крестьянского земельного достояния, запрещал продажу, залог крестьянских надельных земель. Status quo землепользования упрочил Манифест 1903 г., отменявший круговую поруку, но консервировавший «неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения». Что до общественного сознания, то представители разных концов и линий политического спектра сходились в одном — сохранении крестьянской поземельной общины.

Народники и левые толковали общину как пролог социалистической стадии социальности (минуя капитализм). Правительство и правые поддерживали общину как оплот русской жизни, гарантию от массового обнищания, пролетаризации сельского люда. Либералы видели в общине противоядие от развращения нации капиталистической скверной. Многие бедствия европейских народов, утверждал Кавелин, «отстраняются просто, естественно, сохранением общинного нашего землевладения, с теми лишь необходимыми коррективами, на которые указывает местами самый опыт, самая жизнь. Можно ли после этого сочувствовать тем, даже умеренным противникам общинного землевладения, которые, не рекомендуя насильственных мер для его отмены, не без удовольствия ожидают того времени, когда оно постепенно и естественно перейдет в частную собственность. Нет, тысячу раз нет! История, народные инстинкты и разные благоприятные обстоятельства сохранили, к счастью, это учреждение до той минуты, когда Россия из полупатриархального быта переходит в быт гражданский, промышленный и коммерческий... Если где местами смысл народный ослабел и не дорожит более этою своею святыней и верным оплотом против будущих бед, поддержите его, закрепите законом на вечные времена». С либералами сходились почвенники, говоря: «Всемирно-народная задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства без поземельной собственности. «La propriete cest le vol» останется большей истиной, чем истина английской конституции, до тех пор, пока будет существовать род людской. Это истина абсолютная, но есть и вытекающие из нее истины относительные... Первая из этих относительных истин есть воззрение русского народа на собственность. Русский народ отрицает собственность... независимую от труда и... собственность поземельную. Эта истина не есть мечта — она факт, выразившийся в общинах крестьян, в общинах казаков. Эту истину понимает одинаково ученый русский и мужик... Самодержавие не мешает, а способствует этому порядку вещей».

2. Политическое: к ХХ столетию Россия не имела народно-представительных учреждений. В «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Карамзин задает, как ему кажется, совершенную схему прогресса национальной государственности — от самовластья к просвещенному абсолютизму: монарх действует по «живому закону» — Совести. Совестливый, а не законный тип правления объявляется желанным. Издержки такой схемы, памятуя необходимость страхования государства, народа от интервенций необузданной власти, очевидны. Взять то же престолонаследование. Иван Ш подорвал традицию. Петр I, лишив верховную власть правомерной постановки, бросив на ветер свои учреждения, законом о престолонаследии «погасил и свою династию как учреждение: остались отдельные лица царской крови без определенного династического положения... престол был отдан на волю случая и стал его игрушкой».

Ручательства стабильности народно-государственного существования в обработанности механизмов представительства и законодательства. Данные механизмы, вообще говоря, не всегда и не обязательно развиваются вместе; обоюдное их развитие и соединение — важная задача государственного строительства.

Представительство в России воплощалось в формах веча, земских, церковных соборов. Земские соборы созывались с 60-х годов ХVI в. до 80-х годов ХVII в., играли роль не парламентов, а органов представительства интересов — со словных, социальных, местных. Церковные соборы также отвечали модели представительства. С конца ХVII в. упрочается самодержавная линия. С 30-х годов XVIII в. предпринимаются попытки ограничить самодержавие. В екатерининский период складываются основы (Уложенная комиссия 1767 г.) сословного представительства — дворянского, купеческого (общество делегирует избранников, аккумулирующих наказы от избирателей). Представительных органов на местах Россия не знала. С реформ Александра II появляются земства, выполняющие функции всесословного представительства с уровня уездов, губерний. С 1870 г. формируются городские сословные парламенты — структуры гoродского самоуправления.

Внутренний смысл российской истории по данной составляющей — создание всесословного государства.

Законодательно-правовая компонента государственности сопоставительно с представительным началом исчезающе мала: практически безраздельно доминирует абсолютизм в сочетании с волюнтаризмом и субъективизмом (время от времени возникающие законосовещательные органы типа Избранной рады, Верховного тайного совета, Государственного совета лишь оттеняют безысходность ситуации).

Атрофия легитимных народно-представительных комплексов отечественной государственности получает объяснение в социально-культурных обстояниях нашей жизни. Схожее с европейскими монархиями Московское царство представляет государство-страту с монополизированием государственных функций слоем землевладельцев. Олигархиям в блоке с местничеством, крепостничеством, деспотизмом сдерживали развитие правового начала. Субъективный интерес, индивидуальная свобода, право не оформлялись, социально не канализировались. Общественное взаимодействие пронизывает абсолютизм. Какой-то ясной, законченной системы правоотношений не складывается. (Вместе с тем наличествует «Русская правда», «Судебники». Зачатки права, не перерастающие в формально кодифицированную правовую систему, отличают Росси ю и от Востока, и от Запада. Одновременно они позволяют сближать Россию с Западом (присутствие правового начала) и с Востоком (переразвитость деспотического начала). Прогресс правового связывается в России с европеизацией. Последней исходно сопротивляется общинный характер национальной социальности, подвергающей обструкции само достаточных (вольных) людей, изгоняющей их за свои пределы (выброс вольных людей на периферию общинного государства). На Западе «государство» и «общество» в своих оперативно-управленческих функциях разделялись. В России «общество» через «общину» все более поглощалось «государством». Консервация общины не позволяла дифференцировать в межиндивидной коммуникации потоки собственно государственные (административные) и гражданские (частные). Земельная община как производительный трудовой коллектив обретала черты не хозяйственно-кооперативного, а административного образования. Община надзирала за общинниками, поставляла рекрутов, выплачивала подати, вершила суд. («Защитниками общин, — вспоминает Витте,— явились почтенные «старьевщики», поклонники старых форм, потому что они стары; полицейские пастухи, потому что считали более удобным возиться со стадами, нежели с отдельными единицами; разрушители, поддерживающие все то, что легко привести в колебания...»).

Не освобождение крестьян в начале XIX в. вызвало кризис 1825 г. Формальное освобождение крестьян в конце XIX в. посредством огосударствления общины вызвало кризис в начале XX в. Неудачная русско-японская война, обнищание деревни, расстрел мирной демонстрации в воскресный день 9 января, наступление революции требовали трансформировать реалии, связанные с тотальной ролью самодержавного государства в регуляции социумом. Проект верхов заключался в преобразовании дворянской (просвещенно-бюрократической) монархии в монархию думскую. В августе 1905 г. выходит положение, анонсирующее созыв законосовещательной (булыгинской) Государственной думы. Такое решение не погасило революционного движения, взыскующего более радикальных реформ. 17 октября издается Манифест, юридически кладущий конец неограниченной монархии. Документ 1) даровал населению «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»; 2) привлекал к политическому участию «те классы населения, которые... лишены избирательных прав»; 3) вводил как непреложное правило, «чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий... властей». В 1906 г. создается периодически распускаемый общенациональный народно-представительный двухпалатный парламент, просуществовавший до 1917 г.

Пускай не радикально (конституционная монархия— фактически дуальная форма правления, при которой царь имел прерогативы на законодательные инициативы), но все- таки политически обновленный строй требовал модернизации архаичной жизне воспроизводственной базы; создание новых социальных порядков дополнилось хозяйственной реформацией. Стержнем экономических преобразований стало уничтожение общинного земледелия.

Беда России — урезанная реформа 1861 г., не выполнившая задачи освобождения крестьян с землей. Обстановка поправилась к 1905 г., когда страна по составу землевладения практически стала крестьянской. Оставался не преодоленным другой пережиток — общинности. «Вдумаемся в основную причину, — озабочивался Столыпин, — почему немецкие поселки обсажены фруктовыми деревьями, и проезжий крестьянин не только не сорвет, но даже не поднимет ни одной сливы или яблока, а на наших... дорогах не только нет фруктовых деревьев, но не осталось ни одной ветлы - все порублены. И разве стимулом такого варварства не служит... общинный принцип: сегодня мое, а завтра твое, так уж лучше мое, чем твое». Бич страны — ничейность; отсутствие реального собственника во владении, пользовании, распоряжении. Горе государству, в 1905 г. говорил Витте, которое не воспитало «в населении чувства законности и собственности», насаждая разного рода «коллективные владения». «Естественным противовесом общинному началу,— считал Столыпин, — является единоличная собственность. Она же служит залогом порядка, так как мелкий собственник представляет... ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государстве». Указ 5 октября 1906 г. уравнивает крестьян в гражданских правах с лицами иных сословий (завершение освобождения крестьян 19 февраля 1861 г.). Указ 9 ноября предоставляет право выхода из общины с имеющимся наделом: «означенные земли освобождаются от лежавших на них в силу выкупного долга ограничений», крестьяне вправе требовать открепления обрабатываемых ими участков из мирских земельных наделов в личную собственность. Закон 15 ноября (отменявший закон 1893 г.) разрешал рыночные земельные операции (продажа, залог крестьянских наделов).

Продолжающая реформаторство Н. Мордвинов, Е. Канкрина, П. Киселева землеустроительная работа Столыпина разрушала и разгосударствляла общину. Закрепление за хозяевами земельных участков, выделение отрубов, образование хуторов означали утверждение товарно-производительной много складности. Освобождение же сельских товаропроизводителей с правом собственности на земельные наделы предполагало деэтатизацию деревенской жизни — община становилась свободным объединением семейных хозяйств на базе кооперирования производительных усилий (как и было до введения крепостного права). План Столыпина — создание плюральной экономики со свободной общиной, фермерством, госформами полностью удался. В период с 1907 по 1911 г. из общины выделилось 25% всех крестьян-домохозяев; оставшиеся в общине многократно подняли производительность труда. Валовый доход от сельскохозяйственной деятельности за годы реформ увеличился на 46%; в 1910 г. экспорт русской пшеницы исчислялся 37% общего мирового экспорта. Россия вышла из производительного кризиса.

Мощное хозяйственное укрепление деревни опровергало предвзятые социал-демократические тезисы ее социального расслоения. Медленно, но верно в российском селе утверждался, увеличивался средний класс. По данным Огановского, ситуация с распределением земельного фонда у крестьян-покупателей в % выглядела так:

Безземельные имеющие на мужскую душу до 3 десятин свыше 3 десятин

1885 – 1903 гг.                            10,9                  61,5                   27,6

1906 – 1912 гг.                               16,3                  68,4                    13,3

За годы реформы крестьяне ежегодно наращивали земельный фонд на 2 млн. десятин за счет покупки земель. В итоге в результате примерно 55% крестьян владели 15 десятинами на двор, около 30% владели 15 — 25 десятинами, приблизительно 14% владели более 25 десятинами. При этом хозяева второй и третьей категории, как правило, не прибегали к наемному труду. Следовательно, ошибался Ленин, усматривая полезность столыпинских усилий «по отношению к тем пролетариям, которые развяжутся с обузой и - станут более свободными для борьбы за свободу и социализм». Интенция столыпинском реформации оказалась в основном адекватной: общество не расслаивалось, грозя обострением классовых конфликтов, а упрочилось. Обновлению и стабилизации воспрепятствовала 1 мировая война, последовавшее в ее ходе насильственное изменение строя.

3.7. Советская Россия

Развитие государственности в отечестве, как мы пытаемся показать, подчинено некоей логике.

1. Государственность сложилась и утвердилась в России как самодостаточная имперская институция на основе централизма и абсолютизма за счет нации посредством закрепощения населения. «Империя» сама по себе какие-либо коннотации уничижительного порядка а priori исключает. Она есть высококачественный продукт исторического развития, представляющий властно консолидированный цивилизационной продвинутый социум, обладающий а) развитой военно-бюрократической государственностью; б) выраженной тенденцией к тем или иным формам ценностного идентитета (мощные единительных, духоцентричные конфессиональные, идеологические, державные комплексы). По мере ослабления этих скреп статус (цельность, целостность) Империи подрывается. Избегать эрозии империи как эволюционно-исторической формы позволяет либо поддержание дисциплинарного тонуса общественных отношений сверху, либо стимулирование самодеятельного, инициативного поведения населения снизу. Первый способ — применение жестких технологий достижения национального единства опробовался в период золотоордынской Руси, Московского царства, петровской России. Универсальный гарант от смуты, провалов державности был выработан окончательно в эпоху Петра в виде абсолютизма, единодержавного полицейского-бюрократического централизма. Имперская доминанта, лишенная гуманитарной, культуртрегерской оснастки, к несчастью, вопиюще подорвала благосостояние населения, отрицательно сказалась на принципах народной жизни. Возникла острая, не решаемая узколобыми политурными методами проблема сбережения начинающей вымирать нации. Укреплять державу за счет наступления на народ далее оказывалось недопустимым. Приносить в жертву нацию более становилось нельзя. Стратегический курс на империализации был ослаблен, будучи тактически совмещен с курсом на реформацию.

2. Непредвзятый взгляд на историю Отечества в ее непрерывном развитии позволяет выявить, что любые значимые реформационные изменения имели глубокие объективные причины, обусловливались природой складывающихся обстоятельств. Реформа есть рационально планируемая практическая акция, выступающая ответом общества на вызов времени. Сила ума, державная состоятельность реформатора заключаются в адекватном отображении духа эпохи, находящем воплощение в социально ответственной трансформации.

Деградация нации в после петровское время при невозможности силовых решений актуализировала задачу расширения субъекта государственной деятельности. Укрепление державности осуществилось через правовое освобождение элитного дворянского слоя, разгрузившего центральную власть в выполнении репрессивных функций по отношению к трудовому народу (преимущественно крестьянству). Административно-бюрократическая диктатура дворянского государства продержалась по историческим меркам недолго — с утверждения поместной системы до 1861 г. Лучшая часть дворянства, убежденная в не перспективности половинчатого раскрепощения нации, в 1825 г. вышла на Сенатскую площадь и была истреблена. Худшая часть опустилась, предалась праздности, погрязла в паразитизме. К концу ХIХ в. дворянство как страта выродилось. Новый виток общественной дестабилизации повлекло формальное освобождение народа, который, однако, вопреки духу реформ не стал свободным правомочным субъектом обще социальной воспроизводственной деятельности. Прерванная бездумной эскападой народовольцев реформация Александра II воссоздана объемной программой преобразований Витте — Столыпина, модернизирующей империю (которая по цивилизационному статусу не может быть производительно отсталой) на базе принципа «разумной и настоящей свободы» (Столыпин) и личной собственности. Открывающая перспективы эволюционно-капиталистического развития в рамках столыпинского обновления думская монархия насильственно трансформирована вначале в буржуазно-демократическую (февральская революция 1917 г.), а затем в советскую (октябрьская революция 1917 г.) республику.

Сказанное подводит к необходимости осветить три вопроса:

(А) Почему относительно спокойно, плавно, безмятежно, как бы сам собою рухнул царизм, почему в монархической стране с глубоко укорененными коронными традициями (все самозванцы на Руси, дабы возыметь популярность в народе, камуфлировали под царей законных) на удивление легко, беспрепятственно упразднился трон?

(Б) Была ли необходимость социальной бури?

(В) Почему возможности буржуазно-демократического (либерального) развития, открытие февральской революцией, буквально в считанные (по масштабам истории) мгновения развеяны налетевшим, точно шквал, октябрем?

(А) Причины падения царизма справедливо выводить из оснований цивилизационный. Монархия как державный институт выдохлась, само исчерпалась, обнаружила недееспособность в решении стоящих перед страной насущных задач— таких, как индустриально-технологическое развитие, эффективность жизне воспроизводства, рентабельность хозяйствования, общая культура существования. Иван IV, Петр I, четко уловив необходимость реформ, сумели придать ощутимый импульс прогрессивному движению России на фазе догоняющего развития. Сделано это ценой сверхнапряжения за счет перехода на форсаж. Силы народа иссякли, терпение его лопнуло. Вехами необратимой дискредитации монархии были события а) 14 декабря 1825 г. — девальвация короны в среде верхов; б) 9 января 1905 г. — девальвация короны в среде низов. Консервативная монархическая культура и сцепленная с ней политическая элита окончательно обанкротились в послереволюционный период ввиду нежелания и неспособности вступать на путь снятия социальных антагонизмов, избавляться от пережитков средневековья, выходить на широкий фарватер динамичного кумулятивного развития. Россия первого пятилетия ХХ в. представляла сугубый анахронизм, ни в малейшей мере не отвечая требованиям дня, вызовам времени. Драматические поражения в Крымской, русско-японской войнах, неудачи на фронтах I мировой войны оттеняли разбалансированность ориентированной на вывоз сырья, растрату ресурсов национальной экономики, ее финансовую зависимость от мирового капитала, демонстрировали не патриотичность правящей клики в соблюдении и проведении национальных интересов. В то время, как большинство западных стран твердо встало на путь индустриализации, создания высоко технологичного аграрного сектора культурной революции (подъем образования, урбанизация как рычаги индустриализации), демократизации (парламентаризм, конституционализм, гражданское общество, правовое государство), Россия увязла в прошлом. Совокупным показателем последнего выступали отсталость, Затратность — инерционность, невосприимчивость, не расположенность традиционных институтов удовлетворять динамике наличного существования. Подразумевается прежде всего совокупность императивов, диктующих обязательность переходов от:

— феодально-самодержавного к конституционно-правовому;

— патриархального к индустриальному;

— натурального к рыночному;

— общинного к общественному. Последнюю попытку преодолеть системный кризис монархической государственности предпринял Столыпин, как опытный практик верно рассчитавший вектор общественных перемен. Однако, как теперь ясно, усилия реформатора-премьера были обречены. Случай Столыпина — тот уникальный в истории случай, когда, говоря словами Гюго, «бессмысленно бомбардировать хаос». Нельзя ни бездействовать (ввиду затора проблем), ни действовать (ввиду затора трудностей при их решении), а вырастающий из хаоса финал один— катастрофа. Она и постигла российский государственный строй, продержавшийся в монархической форме от княжеской Киевской Руси до императорской России.

(Б) Предопределенности, фатальной неотвратимости социального взрыва в России в 1917 г. не было. Были необходимые и достаточные предпосылки его возникновения.

Временное правительство, поддержанное исполкомом Ретроградского Совета, взяло курс на демократизацию. В выпущенной им Декларации в качестве неотложных задач провозглашены:

1. Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе: террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.

2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.

3. Отмена всех сословных, вероисповедальных и национальных ограничений.

4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и Конституцию страны.

5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.

6. Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого и тайного голосования.

7. Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.

8. При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам».

Эта декларация-программа, собственно, и покрывает понятие «Февральская революция». Насколько она весома, значима для России?

(В) Вопрос либерально-демократической перспективы для России, открываемой февралем, имеет два ответа: доктринальный и реалистический. Первый исходит из начал модельно-теоретических. Парламентский (идеально-оптимальный) вариант начал было обмирщаться практически. Форсированно создавались структуры гражданского общества (партии, советы, союзы, лиги, комитеты, ассоциации и т. п.).

Власть от местной (земства, городские думы) до центральной (Временное правительство, Государственная дума) обретала черты парламентской (всеобщее избирательное право, многопартийность, идейный плюрализм, легальная пропаганда, агитация, умеренность) организации. Отлично. Отменно. Имелся лишь один минус, нейтрализующий все многочисленные очевидные плюсы. Этот минус суть недейственность руководства страной. Либерально-демократическая власть в России не имела крепкого социального носителя. На кого она ориентировалась? Не вознося пролетариат, она добросовестно искала «те социальные силы, которые способны были... перевести Россию в разряд правовых государств». В этих поисках она (власть вкупе с неортодоксальными марксистами, убежденными, что, «если Россия не сможет превратиться в свободное правовое государство, гибель неизбежна») пришла к интеллигенции. Дворянство — реакционны, буржуазия — слаба, народ — темен, так что опорой конституционного строя (в понятии адептов либерально-демократической власти) оказывалась интеллигенция — лица свободных профессий, «третий элемент», приближенный к населению. Однако интеллигенция в России не массова. Узость социальной базы либерально-демократического проекта, не сформированности, не отлаженность рычагов, механизмов, приводных ремней к массам, институтов при попытке его воплощения ввергли страну в хаос. Интеллигенция не смогла обуздать народ, придавая энергии его выступления цивильно приемлемые формы. Страну захлестнула анархическая стихия. Как объясняет Маклаков: «Россия получила в день революции больше свободы, чем она могла вместить, и революция погубила Россию». В унисон ему вторит Гучков: мы «не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили саму идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть». По словам Е. Трубецкого, установилось «десятивластие» с произвольным введением явочным путем 8-часового рабочего дня, грабежами поместий, развалом фронта, убийством офицеров, возникновением всяческих шлиссельбургских республиканских автономий со своими ревкомами, трудовым землепользованием. Доктринальный ответ на вопрос о страновых перспективах февраля применительно к России, зиждущийся на идеально- типических рассмотрениях, не подходит. Россия того момента конституционно-парламентским либерально-демократическим, ориентированным на «третий элемент» государством стать не могла. Реалистичный ответ на тот же вопрос дает Бердяев, утверждая: «Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. Нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы. В этот момент большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая, с одной стороны, могла докончить разложение старого и, с другой стороны, организовать новое. Только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным соотношениям. И он демагогически воспользовался им». То, что не смогли сделать либералы, сделали большевики: оседлав массы, установили партийно-советскую (неконституционную, непарламентскую, не либеральную) диктатуру.

Чем выше стандарт жизни, тем более умеренны выступления пролетариата, чем более цивилизационной продвинуты страны, тем выше предрасположенность к оппортунизму, парламентским формам борьбы. Пролетариат отвержен, маргинален в обществе раннего капитализма. Для него развивалась ортодоксальная марксистская доктрина, инспирирующая социальный взрыв: рабочий класс, лишенный отечества, громит социум до основания, начинает на его обломках строительство светлого грядущего. По мере промышленной индустриализации, социальной модернизации, прогресса авангардно- технологического производства, упрочения гражданского общества, повышения качества существования европейский пролетариат постепенно (эволюционно) обрел отечество (свидетельство чему — резко диссонирующая с большевистской, оборонческая, а не пораженческая позиция европейских социалистов в отношении национальных правительств в I мировую войну). Стратегические цели мировой революции заслонились тактической линией совершенствования текущей жизни. Цель стала ничем, неуклонное движение к ней стало всем. Обстановка окончательно стабилизировалась при утверждении общества массового потребления. Нещадно (в согласии с эфемерными штампами теории абсолютного и относительного обнищания) эксплуатировать трудящееся большинство правящим меньшинством становилось бессмысленно, учитывая, что трудящиеся — основные потребители производимых товаров. Снижение покупательной способности населения (ухудшение качества жизни) обусловливает хозяйственный кризис. Европейский пролетариат, таким образом, ассимилированный социальной модернизацией, стал полноправным не маргинальным общественным слоем.

Иначе складывалась картина в России, падение благосостояния народа в которой (в связи с многочисленными коллизиями от неудач в войне до голода, разрухи, воспроизводственного ступора) обострило вопрос не легитимности частной собственности (обострение данного вопроса — общее место масштабных социальных кризисов, вызывающих масштабные же движения общественного протеста). Воспользовавшись моментом, сугубо популистским манером большевики разыграли анти собственническую карту, опершись на стереотипы анти капитализма (неквалифицированный пролетариат), анти индивидуализма (нецензовое общинное крестьянство), уравнительности (люмпены), пацифизма (уставшие от войны контингенты). Как агитировал массы накануне октябрьского переворота Сталин:

«Хотите ли вы, чтобы вместо нынешнего правительства помещиков и капиталистов (? — Авт.) стало у власти новое правительство рабочих и крестьян?

Хотите ли вы, чтобы новое правительство России объявило согласно требованию крестьян отмену помещичьих прав на землю и передало все помещичьи земли без выкупа крестьянским Комитетам?

Хотите ли вы, чтобы новое правительство России обнародовало тайные договоры царя, признало их необязательными и предложило всем воюющим народам справедливый мир?

Хотите ли вы, чтобы новое правительство России обуздало вконец локаутчиков и спекулянтов, намеренно обостряющих голод и безработицу, разруху и дороговизну?

Если хотите этого, соберите все свои силы, встаньте все поголовно, как один человек, устраивайте собрания, выбирайте делегации и изложите свои требования через них съезду Советов…».

25 октября вследствие вооруженного переворота большевики отвергли обозначенную февралем парламентские демократическую модель и диктаторски ввели советскую— общинно-почвенную схему развития. С первых же мгновений большевистского эксперимента жизнь стопятидесятимиллионной страны ощутила на себе примат голого политического расчета. Говоря об этом, сосредоточим внимание лишь на таких сюжетах.

1. Под демократическими, зачастую популистскими лозунгами, последовательно, планомерно добиваясь власти, большевики разрушали царизм. В результате же случилось нечто более серьезное, чего никто не намечал, — произошел обвал страны, разразился кризис института империи. В декабре 1917 г. отложилась Финляндия (инспирированное большевиками просоветское восстание подавлено здесь германскими штыками). Осенью 1918 г. стала независимой Польша. (Аналогичный финскому сценарий не прошел.) В феврале 1918 г. оккупированная Германией вышла из состава России Прибалтика. В мае 1918 г. окончательно обособились Грузия, Армения, Азербайджан. В феврале 1918 г. присоединилась к Румынии Бессарабия (Молдавская народная республика). По пути суверенности пошли Белоруссия и Украина.

Подробности произошедшего в этих фрагментах империи освещены в работе «Реформы и контрреформы в России», несколько пространнее поэтому выскажемся только о Туркестане.

Если в органах Временного правительства в Туркестане имелись представители коренных народов, то в первом советском правительстве (сформированном на 3-м краевом съезде Советов в ноябре 1917 г. в количестве. 15 человек — 7 большевиков, 8 левых эсеров) их не было; На 4-м чрезвычайном обще мусульманском съезде во главе с М. Чокаевым декларирована автономия Туркестана, организовано независимое кокандское правительство. Ответный шаг большевиков — дубина репрессий: арест кабинета, захват Коканда. Поскольку насилие квалифицировалось населением как новая форма политической колонизации, под лозунгом «За Туркестан без притеснителей» в Ферганской долине развернулось антисоветское басмаческое движение. Начавшееся как национально-освободительное выступление, впоследствии оно трансформировалось в гражданскую войну (использующие к своей выгоде практику реквизиции басмачами провизии, лошадей у дехкан, большевики повернули энергию народной борьбы против восставших) и было подавлено. Через рабочих-славян большевики экспортировали революционную диктатуру пролетариата в Среднюю Азию (подобно Украине, Белоруссии, Закавказью). Тенденция на национальное самоопределение, государственную автономизация с потерей Польши, Финляндии, Прибалтики, Бессарабии пресечена большевистским центром силовым способом к рубежу 20-х; центробежный процесс остановлен; пространство империи стабилизировано.

2. Сродни скрытой имперской линии в национальном вопросе значительный привкус лицемерия отличал конструкцию классового союза пролетариата и крестьянства. Непосредственно в послереволюционные дни разразился внутри советский конфликт бывших соратников по революционному блоку, протекавший в форме противостояния пролетарских и крестьянских советов, города и деревни. Крестьянские советы, руководствующиеся планом «черного передела», редистрибуцию земли в пользу тружеников, по ходу отправления линии на укрепление сельского собственника разбалансировали государственную налоговую политику, подрывали гос-монополию, срывали хлебозаготовки, потворствовали свободе торговли. На фоне голодной разрухи страну захлестнула мелкобуржуазная частнособственническая стихия. Из этой острейшей нештатной ситуации большевики вышли посредством замены идеи союза пролетариата с крестьянством идеей союза пролетариата и беднейшего крестьянства. Через комбеды фактически вводилась диктатура государства по отношению к сельскому собственнику, города по отношению к деревне; конституировались неэквивалентные экономические связи (эта практика не преодолена и сегодня) между ними. Октябрьский переворот не выражал интересов трудового (о котором пекся Столыпин) крестьянства; сельские советы подверглись разгрому. Чем еще обогатили бы социальное строительство проявлявшие завидную гибкость тактики большевики, ведомо одному Богу. Не было бы счастья, да несчастье помогло: восстание бело чехов (территория Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока), иностранная интервенция (на севере — английские, американские, канадские, итальянские, сербские войска; на востоке — японские, английские, американские силы; на западе — германская оккупация сданных по Брестскому миру Прибалтики, Украины, северного Причерноморья; на юге — захват Турцией Армении, Азербайджана, аннексия Британией части Туркмении, Азербайджана) сослужили большевикам хорошую службу, позволив сплотить народ (в дезинтегрированном государственном пространстве, начавшем дробиться державном российском теле) вокруг не принародного, но возглавившего отчаянную борьбу за национальную независимость правительства.

Годы гражданской войны, помимо отмеченного принципиального для нашей темы момента отстаивания суверенитета, интересны складыванием нового порядка государственного управления. В условиях вызванного боевой обстановкой дефицитного существования сама собой кристаллизовалась опиравшаяся на директивно-приказной метод, принуждение, монополию на конечный продукт, централизованное распределение центрально-административная система (ЦАС) руководства страной. Возникнув как вынужденная организационная мера, она неожиданно (для горячих комиссарских голов) обнаружила некое сходство (прямой продуктообмен, коллективизм, безденежность, плановость, уравнительность) с коммунистической реальностью. Пошла массированная, сплошная национализация (за первый год советской власти национализировано 80% промышленных предприятий), коллективизация (мартовский 1919 г. Декрет «О потребительских коммунах», февральское 1919 г. постановление ВЦИК о «коммуникации» деревни), перевод на карточное снабжение, натуральный обмен, свертывание торговли, в декабре 1918 г. введена всеобщая трудовая повинность, промышленный труд стал превращаться в сплошной субботник. В эпоху военного (примитивного) коммунизма развернулось официальное движение за построение зрелого коммунистического социума. Социальный эксперимент в России набирал обороты.

Как завершилось с ним и с державой, мы знаем. Не перегружая анализ изложением деталей случившегося, зафиксируем главное. Остов новой (большевистской) государственности составили начала фискальной дисциплины:

в экономике — не рыночности, коллективизм (обобществление средств производства), неразвитость имущественных отношений;

в политике — одно партийность, репрессивность (ликвидация социальных, идейных оппонентов);

в управлении — советская форма (замена сословного представительства классовым), дирижизм.

Забегая вперед скажем: ни одно из нововведений не выказало перспективности. Обобществленная экономика (с монопольной госсобственностью) оказалась затратной, неинновационной, неэффективной. Политический монизм с атрофией парламентско-гражданских устоев в блоке с репрессивностью плодил культовые, отвратительные цезаристско-бонапартистские, волюнтаристские формы. Вытеснившая думские и земские институты советская организация (депутатов трудящихся и народных депутатов) продемонстрировала недемократичность, державную не совершенность советская государственность а) подрывала практику разделения властей; б) деформировала законодательные функции народно избранных полномочных учреждений: с 1938 по 1988 г. Верховный Совет СССР, собиравшийся 2 раза в год и заседавший по 3 дня, принял порядка 10% законов; в остальное время безраздельно хозяйничали номенклатурные аппаратчики; в) искажала представительные функции народных органов, учитывая эфемерность связей социально недееспособных (или недоступных) депутатов со своими избирателями.

Неприятие трудящимися, рядовыми коммунистами (наблюдавшими, как партия неуклонно отдаляется от народа) принципов большевистской государственности — таких, как диктатура (класса, вождя), террор, насилие («Ужасы, надвинувшийся голод (по 1/8 хлеба); — писал в дневнике Л. Дейч, — все больше и больше восстанавливают рабочих против большевиков. На всех заводах митинги принимают резолюции против них и за Учредительное собрание. А большевики взваливают это брожение на «контрреволюционеров» — меньшевиков, эсеров, кадетов — и позакрывали все газеты этих партий»), кастовость, плановость, корпоративность, групповщина (подбор и расстановка кадров по признакам верноподданности), волюнтаризм («если мы добросовестно учим дисциплине рабочих и крестьян, то мы обязаны начать с самих себя», — накидал Ленин), превращение власти в собственность, номенклатуры — в реальных владельцев общенародных фондов, Этатизация державного богатства, монополизация государством всех: видов ценностей (от средств производства до средств обращения), все властность высшего эшелона, — неприятие всего этого наглядно проявилось в дискуссии о профсоюзах, выражающих позицию широких слоев масс платформах «Рабочей оппозиции», «Демократического централизма» (теория); кронштадтском мятеже, многочисленных антиправительственных крестьянских восстаниях (практика). Менее чем за шесть послеоктябрьских лет высветилось: октябрьский переворот был вождистским по целям (инспирирован головкой РСДРП(б) для захвата личной власти) и номенклатурным по результатам (плоды революции присвоило новое крапивное семя — партсовчиновники и бюрократы). Кондовая большевистская система (военного коммунизма) обнаружила социальную, производительную несостоятельность, впала во фронтальный гражданский кризис.

Прервав демократическую февральскую революцию своей партийной по сути, советской по форме диктатурой, неимоверно дорогой ценой остановив державный распад, большевики оказались один на один с трудовым (крестьянским) народом, не принявшим правил их военно-коммунистической жизни. Проблема, с которой столкнулись властители новой эпохи, — как подвести под сильную государственность фундамент эффективной экономики. Шли поиски, отрабатывались версии:

1) частнособственническое хозяйствование — западный путь, который при антизападничестве большевиков был им заказан;

2) государственно-собственническое хозяйствование— военно-коммунистический путь, отвергаемый народом;

3) смешанно-собственническое хозяйствование — как выяснилось позже, наиболее оптимальный путь, трактуемый большевиками как паллиатив — временная, краткосрочная уступка подлежащему радикальной перековке социально чуждому цензовому элементу.

Большевики избрали третий путь 3 качестве вынужденного отступления, шага назад для более успешной борьбы с собственником на более выгодном для этого поле в будущем: тактически аккумулируя силы, предполагалось стратегически в скорейшее время разделаться с мелкобуржуазностью (товаропроизводительностью), восстановить «коммунизмонесущую» конституцию ЦАС.

Правовая база последней задавалась принятым V Всероссийским съездом Советов (июль 1918 г.) Основным законом РСФСР, законодательно закреплявшим диктатуру пролетариата (в форме Республики Советов), отменявшим политический плюрализм, всеобщее избирательное право, ограничивавшим свободу слова, союзов, собраний, совести, печати (согласно классовому подходу), устанавливающим социалистическую организацию труда. Мы напоминаем об этом лишний раз, дабы развеять (в соответствии с превознесением якобы допущенной «переменой всей точки зрения нашей (большевистской. — Aem.) на социализм») беспочвенные иллюзии позднейших интерпретаторов большевистского социотворчества. Этакратические, антидемократические, анти западнические каноны жизни фиксировала Конституция, отход от статей которой при том же НЭПе расценивался как вынужденная полумера, подчиненная кардинальной цели,— построению бесклассового, нетоварного, анти-собственническоro общественного порядка, опирающегося на огосударствление, верховодительство партии (проникающей в учреждения, получающей легитимность через комфракции все возможных объединений и организаций), механический коллективизм с характерной жизне воспроизводственной единицей — «революционным заповедником» (Платонов). Политика насаждения ревзаповедников через затаскивание производителей в социализм путем коммунистических атак подхлестнула хозяйственную катастрофу. С 1919 г. вследствие борьбы с рынком, запрещения пассажирских перевозок (транспортного обслуживания на современном наречии «челноков») в стране пошел голод. Разгромив на этапе «большой» гражданской войны белых и интервентов, большевистская власть впала в глубокий кризис. Как отмечалось, она оказалась перед необходимостью усмирить собственный народ. Для наступления на него сил не было. Оставалось пойти на уступку. В коррекцию утопической (нерыночной, нетоварной) коммунистической государственной модели в качестве попятного маневра власти внедрен НЭП. Прямой продуктообмен заменен рыночной куплей-продажей, денационализирована часть (мелких, средних) промышленных предприятий, легализована арендная, концессионная формы собственности. Введением НЭПа политически положен конец гражданской войне; экономически положено начало хозяйственному восстановлению, финансовой стабилизации. Тем не менее никакой социальной трансформации не произошло. Оживление частника компенсировалось усилением ЦАС — централизацией управления, огосударствлением экономики, концентрацией власти у партии. Резолюция ХII Всероссийской конференции РКП(б) «Об антисоветских партиях и течениях» развязала руки «компетентным органам» в борьбе с эсерами, анархистами, меньшевиками (члены и сочувствующие иных партий репрессированы ранее). В стране к 1925 г. не стало эсеров, к 1928 г. — анархистов, к началу 30-х годов — меньшевиков. Упрочилась однопартийная тоталитарная политическая культура. Исходно НЭП был обречен. Пределы его возможностей обозначила большевистская доктринальная и прагматическая линия на уничтожение западных частнособственнических реалий (которые за 200 лет до этого огнем и мечом насаждал Петр), на созидание бесклассового коммунистического порядка. Ежеминутно порождаемая НЭПом, естественная для него хозяйственно, идейно, политически плюралистична предпринимательская среда вступала в антагонизм с ригористичными императивами ЦАС, пестуемыми коммунистической пропагандой. Цели партии и действительность, стратегия и тактика в тех условиях не могли быть гармонизированы принципиально. И это подписывало приговор НЭПУ. Он был свергнут к 1929 г.; вопрос «кто - кого?» волюнтаристски решился в пользу диктатуры большевизма.

Практика центрально-административного руководства плодила конфликты центра с местной властью, актуализировала проблему национально-государственного устройства.

Теория располагала возможностями: а) пролетарский интернационализм — общество без государственных границ (Пятаков); б) национально-культурная автономия; в) самоопределение трудящихся (Бухарин). Практика же стихийно воплотила в оформлении государственной территории (для консолидации которой были объективные предпосылки — общность исторических судеб, этническое перемешивание, миграция, кооперативное разделение труда между территориями, культурные, языковые контакты, единство коммуникационных сетей, логика обороны пространства) силовой путь (как во времена Московского царства) установления жестких властных вертикальных связей центра (Москвы) с окраинами на основе принципа федерации. (Решение III Всероссийского съезда Советов гласит: «Советская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик».) Поскольку национальные территории, как правило, не приветствовали советской власти, для нейтрализации центробежностей оперативно с конца гражданской войны большевики практиковали принцип автономии — образовывались административно-территориальные единицы с приданием им этнического колорита (Башкирская, Татарская, Киргизская, Горская, Дагестанская, Крымская республики, Кабардинская, Вотская, Чувашская, Калмыцкая, Марийская, Коми автономные области, трудовые коммуны немцев Поволжья, Карельская).

Национально-этническая версия государственности в многонациональной стране убийственна. Но именно ее, к несчастью, пробивала в жизнь большевистская истерическая державная стратегия. И разум, и здравый смысл отступают при восприятии установок:

— Ленина: «На Россию мне наплевать, ибо я большевик»;

— Троцкого: «Будь проклят патриотизм»;

— Бухарина: «Мы должны поставить себя в неравное положение... более низкое с другими национальными течениями».

Революционная риторика вождей правящей партии не пребывала голой фразой. За словами последовали дела. Конъюнктурная инкорпорация головотяпствующими большевиками национально-этнической модели государственности в практику породила невообразимое, чудовищное насилие. Началась кампания депортации русских из национальных районов, ликвидации русскоязычных анклавов, уничтожения административно-территориальных единиц (имеющих все права на автономию) с русским населением (в особенности Туркестан, Северный Кавказ). Эта же кампания дала толчок противоправной линии выдавливания этнических русских из группы управления, коренизации, аборигенизации власти в национальных республиках.

Эйфория суверенности повсеместно сменилась безотрадным будничным восстановлением ординарной жизни. Возникшим национально-государственным образованиям оказалось не под силу самостоятельно преодолевать экономическую отсталость, разруху, обострившиеся межнациональные распри. Грузия репрессировала Южную Осетию, Абхазию, Аджарию. В 1918 г. из-за территориальных претензий пошла армяно-грузинская война. В 1919 — 1920 гг. из-за Нагорного Карабаха, Нахичевани разразился армяно-азербайджанский военный конфликт. Вследствие несовершенства национально-государственного размежевания бурлила Средняя Азия, Северный Кавказ.

Логика нормализации воспроизводственной деятельности на всем исторически и экономически консолидированном пространстве бывшей Российской империи требовала интеграционных акций. С потерей Польши, Финляндии, Прибалтики, Бессарабии ввиду невозможности их отыграть силовым образом, пришлось смириться. Возвращение же в лоно России вновь появившихся национально-государственных структур (в соответствии с порочной политической декларацией права наций на самоопределение), воссоздание тела империи форсировалось по отработанному сценарию: инспирация агентами большевиков вооруженных путчей, обращение от имени освобождающегося народа к советскому правительству, поход рабоче-крестьянской Красной Армии, советизация, центростремительные тенденции победившей (штыками РККА) народной власти. По такой схеме с активным использованием русскоязычных (в основном пролетарских) анклавов на местах, руководимых Москвой партийных ячеек развертывались события на Украине, в Белоруссии, Средней Азии, Закавказье.

30 декабря 1922 г. уполномоченные от республик делегации УССР, БССР, ЗСФСР, РСФСР подписали Договор об образовании СССР — федерации суверенных советских республик, обладающих правом выхода из нее (без ясного механизма реализации этого права). Этот акт:

— вместо принципа гражданства и равноправия конституировал принцип этнической государственности (с дискриминацией расселенных по всей державной территории rocyдарственности русских); с 1922 г. в составе РСФСР образуется Карачаево-Черкесская АО, Бурят-монгольская АО (с 1923 г. — АССР), Кабардино-Балкарская АО, Черкесская (Адыгейская) АО, Чеченская АО;

— подытоживал порожденный падением трона, двумя социальными революциями территориально-государственный обвал России; державный контур империи, хотя и с потерями, под видом СССР тем не менее восстанавливался. В подобном восстановлении подтвердило справедливость действующее в российском миру правило «укрепление власти в обмен на пространство». Ослабление государственности вызвало территориальные утраты (интервенция, оккупация, Брестский мир), стабилизация государственности повлекла территориальный реванш. Реванш этот, заглядывая вперед, шел вплоть до 40-х годов, когда Россия практически отыграла-таки сданные в революцию (при кризисе власти) территории (Прибалтика, Бессарабия, часть Финляндии);

— нормализовывал обстановку на государственной территории, создавал предпосылки гарантийной жизне воспроизводительности (прекращение этнических конфликтов, региональных стычек, реставрация традиционной хозяйственной кооперации). Механизмом гарантийность выступало насилие — власть силы и сила власти. Лишенная признаков западности, советская государственность (становой хребет ее ЦАС, диктатура слоя, организации, лица) материализовывала типаж восточной политурной социальности.

НЭП ни в коей мере не поколебал устоев центрально-административного руководства страной ни в политике (постановление ЦК РКП (б) от 8 ноября 1923 г. количественно и качественно регулировало состав все более разбухающей партсовноменклатуры: за 20-е годы комбюрократия численно увеличилась в 3 раза), ни в экономике (хозрасчет, производственная кооперация, трестовско-синдикатская система, товарно-денежные отношения блокировались госрегулированием). Завершение восстановительного периода обострило проблему дальнейшего развития. Потенциал, доставшийся от прошлого, был исчерпан. Предстояло решить, как двигаться в будущее. В декабре 1925 г. в борьбе с «новой оппозицией» XIV съезд ВКП(б) высказался за усиление планово-директивного начала в строительстве социализма, взял курс на темповую индустриализацию. XV партконференция (осень 1926 г.), принимая тезис о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране, выдвинула установку в кратчайшие сроки догнать и перегнать продвинутые капиталистические державы. Мириться с наличием мелкобуржуазности при таких основополагающих ориентирах было нельзя. С рубежа 1926/27 гг. началось скрытое свертывание НЭПа, выразившееся в неадекватной налоговой реформе (удушение налогами рентабельных крепких хозяйств), частичном поражении в избирательных правах цензового элемента. XV съезд ВКП(б) утверждает планово-распределительную (нерыночную) систему управления по директивам 5-летнего плана развития народного хозяйства. На топление на частнособственническое хозяйствование города и деревни (через повышение налогов, поддержку деревенской бедноты, форсированное кооперирование) усиливается.

Срыв плана хлебозаготовок 1927 г., обостривший социально-политическую ситуацию в государстве (продовольственный голод в городе, товарный голод в деревне, подрыв на меченых высоких темпов индустриализации), послужил катализатором смены политического курса. 1928/29 гг. — год «великого перелома», характеризует фронтальную ревизию НЭПа (возобновление продразверсток, раскулачивания, реквизиций): экономические методы заменены знакомыми большевикам чрезвычайными приемами добывания продукта; производство вытеснено конфискацией.

За всем этим — эшелонированная, тщательно спланированная политическая линия на заражение общества бациллой социальной конфронтации. В обстановке «бури и натиска» только и возможно добиться легитимации волюнтаристских мероприятий. Нереальное, требующее сверх напряжения строительство коммунистического рая идеологически обеспечивала доктрина эскалации классовой борьбы по ходу движения к социализму, начавшие в спешном порядке фабриковаться якобы ее (доктрину) подтверждающие дела, процессы, разоблачения «заговоров». Шахтинский процесс, борьба с правым уклоном в ВКП(б) и Коминтерне, кампания критики и самокритики с дискредитацией специалистов СНК, ВСНХ, ВЦСПС, ИККИ, других учреждений (процессы трудовой крестьянской партии, промпартии) преследовали одно — устранить думающих, размышляющих, критически настроенных, несогласных. Первая волна ленинских репрессий в начале 20-х изничтожила элитно-аристократический интеллигентский слой, вторая волна сталинских репрессий в конце 20-х изничтожила элитно-большевистский интеллигентский слой. Публично проявляющая себя совесть нации для революции (любой!) избыточна. Она обменена на узколобое подобострастие безмозглых верноподданных «средних кадров» (Сталин).

Всяческая социальная мифология с той поры — сбыточная. Догнать и перегнать (ДИП) — пожалуйста. Пятилетку в три года (без матобеспечения) — нет ничего проще. Обобрать крестьянство, взять с него сверхналог — готовы. Демонтаж НЭПа (на фоне погрома «правых») оттенялся претворением социалистических начал во все «поры» общежития: промышленность — «ведомственное хозяйствование» (планово-директивная деятельность при управленческом единоначалии по централизованным нарядам-заказам); сельскохозяйственное производство — повальная коллективизация (колхозное разворачивание); культура — ликвидация (политической) неграмотности,

Ухудшение международной обстановки, сегментация рынка, углубление экономического кризиса, великая депрессия 1929 — 1933 гг., угроза новой мировой войны стимулировали лидеров СССР к мобилизации внутренних ресурсов для форсированной индустриализации, созданию мощной военно-технической базы. Последнее подстегнуло проведение жесткого курса в отношении населения. В очередной раз способом укрепления державы стало наступление на народ. Рычагом модернизации, преодоления технико-экономической отсталости страны избрана технология приведения масс в состояние автотеррора. Введена ежовщина. Начат форсированный натиск на крестьянство, обеспечивающий перегонку средств из сельского хозяйства в промышленность. И одно, и другое обслуживало вариант темповой сверхиндустриализации — создания капиталоемких отраслей ВПК за счет затягивания поясов, прежде всего сельских тружеников.

Не прибегая к апологии прошлого — занятию конъюнктурному, для критического ума малопривлекательному, неблаговидному, — решимся тем не менее утверждать, что в тех конкретных условиях догоняющего развития требовалось жесткое руководство, сильная власть. Это наше суждение, конечно, не следует понимать в духе оправдания не сообразуй, «свинцовых мерзостей» сталинской эпохи — в первую очередь попрание закона, несоблюдение прав личности, массового террора, холокоста. Речь о другом — о необходимости социального ригоризма, который и на Западе, и на Востоке в те времена воплощался в формах общественного этатизма. С тем отличием, что в США «новый», несомненно, этатистские курс Рузвельта сумел избежать недемократических гримас огосударствления, тогда как в Германии и СССР этого не случилось: консолидация нации при вынужденности централизованности, госрегулирования пошла по пути безоглядного ущемления демократии. Задача одна — решения разные. Осуждать Сталина нужно не за «закручивание гаек», а за то, что оно (закручивание) реализовалось в самой гнусной для людей версии. Версии универсального ГУЛАГа. Впрочем, как мы знаем, Сталин здесь не был первопроходцем. Наиболее коротким нередко считается путь простой. Таковым в политике выступает путь силы. Его опробовали Иван IV, Петр I. По проторенной стезе вслед за ними (и за многими иными политическими руководителями великих держав) двинулся Сталин.

Технологическое обновление требовало инвестиций. Вставал вопрос об их источнике. Нэповская экономика средств для индустриального рывка не поставляла (приток частного капитала в среднюю и крупную промышленность блокировало государство). Реконструкция промышленности поэтому притекала как мобилизация и концентрация внутренних ресурсов (накоплений) на ключевых направлениях хозяйственного строительства за счет передвижки резервов из сферы производства средств потребления в область производства средств производства. Приоритет отдавался авангардным разработкам в энергетике, металлургии, машиностроении, химии. Управление экономикой переведено на отраслевой принцип дисциплинарного регулирования выполнения адресных директивных заданий. ВСНХ раздроблен на 21 индустриальный наркомат, ведающий соответствующей верх монополией. (Во всех этих акциях нетрудно видеть корень не преодоленных и теперь а) диспропорций между группами А и Б; б) отраслевых монополий.)

Столкнувшись с теми же проблемами, с какими, проводя техническое перевооружение производства, столкнулся Петр, — нехваткой для новостроек рабочей силы, — как и Петр, Сталин применил испытанный прием крепостничества. Петр практиковал приписывание рабочей силы к мануфактурам, Сталин возвел его в систему принудительного труда; он в полном объеме реанимировал крепостничество — построил отлаженную карательную машину массовых репрессий, позволяющую штамповать трудовые контингенты из осужденных, высланных, раскулаченных. По части деревни прикрепление выражалось в административном пресечении свободного передвижения населения (ужесточение паспортного режима), воссоздании круговой поруки, командного контроля в реставрируемой сплошной коллективизацией архаичной общине. К 1940 г. ГУЛАГ насчитывал 53 лагеря, 425 исправительно-трудовых колоний, 50 колоний несовершеннолетних — 1,6 миллиона заключенных. К 1941 г. в местах спецпоселений (для раскулаченных) находилось около 930 тысяч человек. Всего за 1930— 1953 гг. по различным политическим обвинениям в государственных преступлениях вынесены приговоры и осуждения в отношении 3 778 234 человек, 786 098 из них расстреляно. Не адресуясь и к по сегодня не выверенной статистике, можно тем не менее утверждать, что к концу 30-х путем разрушения производительных сил села, колоссальных издержек социальной сферы, снижения уровня жизни, закрепощения населения, ликвидации гражданских свобод, минимизации расходов на человека СССР преодолел качественное, стадиальное промышленное отставание: с этого момента он стал одной из трех-четырех стран, способных производить любой вид жизненно важной продукции, доступной в данное время человечеству.

Экономическая, финансовая, военно-техническая стабилизация страны в конце 30-х получила отображение в мощных державных прорывах, пространственных обретениях. VIII сессия Верховного Совета СССР (август 1940 г.) законодательно оформила вхождение в Союз четырех республик (бывшие российские территории); численность государства возросла на 14 миллионов; западная граница отодвинута на 200 — 600 километров. Все эти завоевания санкционировал пакт Риббентропа — Молотова.

Тактический выигрыш распалял стратегические аппетиты. Летом 1940 г. Молотов признавался: «Сейчас мы убеждены более чем когда-либо, что... Ленин не ошибался, уверяя... что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массово не поднимутся против своих руководителей... В тот момент мы придем... со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы... произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит судьбу Европы». Обстоятельства оказались выше. СССР выступил в роли не наступающей, а обороняющейся стороны.

С позиций проблематики государственности военные годы, победа над фашизмом, утверждение нового послевоенного порядка интересны следующим:

Внешняя сторона:

 — Запад исходно заинтересован в ослаблении, ликвидации единой России, контролирующей Евразию (локальную цивилизацию), безотносительно к типу политического устройства, характеру режима. Рельефный эпизод— военное сотрудничество. Европа всегда обманывает Россию при обещании военной поддержки. Страны антигабсбургской группировки не помогли державе при интервенции Польши (1632 — 1634 гг.). Страны антигитлеровской коалиции подвели с открытием второго фронта: намеревались осуществить это в 1942 г., а сделали в 1944 г., и то лишь с целью воспрепятствовать усилению СССР в Европе и мире. Обязательства США и Англии в отношении поставок в СССР боевой техники и оружия (протокол Московской конференции 29 сентября — 1 октября 1941 г.) не выполнены. За наиболее сложный этап войны с лета по зиму 1941 г. Англия поставила лишь 48% обещанных танков, 83% самолетов. США с осени 1941 г. по середину лета 1942 г. свои обязательства выполнили по бомбардировщикам на 29%, по истребителям — на 30%, по средним танкам — на 32%, по легким танкам — на 37%, по грузовикам — на 19%,

— Крымская конференция выработала условия вступления СССР в войну с Японией, предполагавшие наряду с сохранением status quo МНР передачу СССР южного Сахалина, Курильских островов; Россия возвращала отторгнутые в ходе русско-японской войны дальневосточные территории;

— оформилась блоковая структура мира. СССР расширил зону своего влияния, создал на западных и восточных рубежах группу стран-сателлитов (соцлагерь).

Внутренняя сторона: — причины трагических событий начала войны для СССР (с июня 1941 г. по март 1942 г. потери КА в живой силе составляли 3,8 млн человек) целиком и полностью коренятся в режиме некомпетентной политической (личной) власти; в который раз в истории Отечества судьба народа оказывалась заложницей профане пригодных политиков;

— в большинстве оккупированных национальных районов так или иначе проявились антисоветизм, коллаборационизм, сепаратистские устремления. Многотрудное испытание войной выявило порочность внедренной большевиками практики национально-территориального строительства;

— обнаружила низкую эффективность колхозная форма сельскохозяйствования. Качественные показатели деятельности (урожайность, продуктивность животноводства) уступали соответствующим параметрам крестьянского хозяйства России периода Первой мировой войны. Это был серьезный симптом ошибочности политической линии на сплошную коллективизацию. Не политизированное производство всегда многоукладно и не монопольно (кстати говоря, созидательная инициатива в выпуске новейших вооружений многократно возросла вследствие разрушения монополии нескольких КБ на разработку военной техники. Потребовалась война, дабы устранить пережитки, ввести в жизне оборот прогрессивные конкурентные начала).

Послевоенная конструкция мира поддерживается схемами «железного занавеса», изоляции, принятой СССР в отношении Запада, и «холодной войны» (после фултонской речи Черчилля), принятой Западом в отношении СССР. Наличие прямой конфронтации с бывшими соратниками, возникновение серьезных трений с партнерами настоящими (разрыв между СССР и СФРЮ, обострение отношений с государствами Восточной Европы), нарастание сложностей хозяйственного, социального, гражданского порядка внутри страны повлияли на политическую линию сталинского руководства. С наличием оппозиции вовне поделать что-либо было нельзя, зато можно было влиять на оппозицию у себя дома. Печальной страницей укрепления режима личной власти на фоне неразрешимых (в теснинах большевистского слова и дела) проблем устроения жизни в послевоенный период являются карательные анти космополитические кампании конца сороковых — начала пятидесятых годов. Если прежние соответствующие кампании подчинены целям уничтожения персональных врагов, трансформации политических элит, то теперь ставятся упреждающие социально-терапевтические задачи: недопущения диссидентской скверны как таковой. Под видом борьбы с чуждой, идеологически не выверенной духовностью ведется промывка мозгов всем вообще. Государственность укрепляется достижением монистичности сознания, но на основе не высоких консолидирующих ценностей, а агитпромовской мякины, дремучего, леденящего спину страха.

Курс на закручивание гаек в идеологии дополняется форсированием индустриальных программ («великие стройки») с приоритетом развития тяжелой промышленности, консервацией социальной, научно-технической сферы. Все это усугубляло кризисные тенденции. Смерть вождя «всех времен и народов» явилась естественным стимулом для коррекции системы взаимодействия государства с народом. Стремившийся к политическому лидерству Хрущев столкнулся с необходимостью либерализации режима.

В русле либерализации, где выделяются претензии на а) критику культа личности, восстановление коллективного руководства партией и страной; б) децентрализацию управления, ликвидацию плодящих бюрократизм промежуточных звеньев (октябрьское 1954 г. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР санкционировало упразднение 10 тысяч начальственных инстанций), расширение функций и прав союзных республик в практике администрирования,— неожиданно произошло развенчание власти. Власть в России оказалась десакрализованной, утратившей ореол божественной святости, недосягаемости. Вождей в стране после Сталина быть уже не могло. Харизма рухнула.

Конец либерализации («оттепели») положили венгерские события 1956 г., развеявшие иллюзии поколения победителей («не декабристов») о возможности политической оппозиции при «нормальном» социализме. Уроки, которые из произошедшего извлек для себя Хрущев, состояли в усилении борьбы, за а) единоличную власть в партии и государстве (разоблачение «антипартийной» оппозиционной группы Молотова, Маленкова, Кагановича и др.); б) коммунистические начала в советской жизни (поразительная методичность в разгроме эффективных форм хозяйствования, принесение «недостаточно социалистичной» экономики на алтарь коммунистической политики, дискредитация личной собственности, наступление на приусадебные участки, волюнтаристский курс на ДИП Америки, утопическая новая программа КПСС).

С таким оснащением путь для политической и экономической реформации был закрыт. В политике наметился крен в сторону диктата силы (Карибский кризис, Новочеркасский расстрел, скандал в Манеже). В экономике возобладали тенденции на усиление ЦАС: «единое централизованное планирование... в социалистическом хозяйстве... должно быть... Иначе надо обращаться к рынку, тогда... уже не социалистические отношения... на основе единого плана, а рыночные... Но это уже элементы капиталистические», — подытожил дискуссию по «схеме Либермана» Хрущев.

С начала 60-х темпы экономического роста стали падать, скорость модернизационных процессов замедлилась. К этому моменту, не преодолев пережитков архаики, невзирая на очевидные достижения (в основном в ВПК), СССР еще не стал индустриальной державой (ресурсозатратность хозяйствования, катастрофическое отставание гражданских отраслей, аграрного сектора). Автаркия диспропорции в экономике, изъяны урбанизации (барачная субкультура), маргинализации сельских мигрантов в городе и люмпенизация аборигенов в деревне обнажали главный порок советской модели развития — не иновационность. Мировой и отечественный опыт ничему не научил политическое руководство страны. Как и прежде, локомотивом трансформаций выступали верхи — государство, власть. В условиях верхушечной — всегда запаздывающей — модернизации технологией наверстывания упущенного является насилие. К нему прибегали Иван IV, Петр I, Сталин — наиболее радикальные реформаторы Отечества. Однако после окончательного развенчания вождизма, наметившихся общественных прогрессивных сдвигов в сторону демократии, свободы личности, прав человека откровенно апеллировать к насилию в социальном строительстве стало нельзя. Нельзя не вследствие невозможности отправлять насилие, а вследствие того, что насилие как социальная технология себя исчерпало. Естественный предел экстенсивного движения через насилие (то же внеэкономическое принуждение) требовал иных механизмов обеспечения общественного прогресса. Время насилия и сцепленного с ним социального рабства кончилось.

Другой — не сервилистический — рычаг обновления замыкался не на вторичное и частичное заимствование организационно-технических новинок у Запада, а на активизацию низовой народной воспроизводительной инициативы. Последнее предполагало снятие барьеров на пути свободы человека, проявляемой и заявляемой как в социальной (через демократические свободы, гражданское общество), так и в индустриальной (предпринимательство) сфере. Задействования этого нетривиального с позиций российской политической ретроспективы некрепостнического рычага и для Хрущева, и для сменившего его Брежнева в силу блока субъективных и объективных причин было заказано. К субъективным причинам консервации порядков относится патологическая пристрастность державной элиты «вечно живому», «неувядающему» марксистско-ленинскому учению о планово-бесклассовом рае. К объективным причинам неприятия иных типов социальной эволюции относится само состояние ЦАС, которая, обнаруживая неэффективность, давая сбои, санкционирует послабление, расширяет потенциал свободы народа, но, дозированно, порционно, ибо, как таковая, еще имеет некий запас прочности; гражданская и экономическая ситуация пока не выходят из-под ее контроля.

Реальные проявления подспудно зреющей хозяйственной и гражданской свободы заявляют о себе в 70-е годы в связи с оживлением деятельности неофициальных, нелегальных, полукриминальных, полумаргинальных, параллельных экономических (теневые цеха), социальных (правозащитные организации, независимые профсоюзы), идеологических (самиздатовская бесцензурная диссидентская продукция) структур. Шеф КГБ Андропов докладывал: «примерно в конце 1968 — начале 1969 года из оппозиционно настроенных элементов сформировалось политическое ядро, именуемое «демократическим движением», которое обладало тремя признаками оппозиции: имеет руководителей, активистов... опирается на значительное число сочувствующих».

Ответ верхов на нонконформистские оппозиционные веяния помимо ординарных для таких случаев репрессий (суды, ссылки, высылки, принудительное содержание в спецбольницах) — расширение социального участия бюрократической номенклатуры. Число общесоюзных, союзно-республиканских контор в правление Брежнева возросло с 29 (1965 г.) до 160 (середина 80-х). Общая численность чиновников приблизилась к 18 миллионам. На содержание аппарата расходовалось около 40 млрд. рублей, т.е. 10% госбюджета. Бесцветный брежневский режим типологически воспроизводит многие черты консервативно-аппаратного правления Николая I. Новый, обретший самодостаточность класс партийно-государственных чиновников в рамках паллиативного поправления социализма (дабы не лишиться должностных привилегий), маневрируя (то «соблюдая» ленинские нормы партийной жизни и принципы коллективного руководства, то устраняя волюнтаризм и субъективизм, то совершенствуя способы управления народным хозяйством, вводя научную организацию труда, хозрасчет и т.п.), локально нейтрализует модернизационной (демократизирующий) порыв не корпоративной неформальной элиты шестидесятников. Одновременно, не забывая о своих выгодах, он (номенклатурный класс) занят стяжанием капитала (протекционизм, коррупция). К середине 80-х прошедшая этап первоначального накопления номенклатура не видит заинтересованности в общенародной собственности. Аналогичная тенденция прорывается снизу. Лишенное механизмов саморазвития, неуклюжее, застойное, неконкурентоспособное маргинализирующееся общество, держащееся то на энтузиазме инициированного народа, то на директивно-репрессивном авторитаризме ЦАС, безнадежно выдохлось. В богатейшей, располагающей уникальными природными запасами державе талантливейший, работоспособный народ прозябал.

Подверженной сильнейшей эрозии системе отказали в поддержке обогатившиеся за счет населения верхи и не обретшие стабильности существования, вечно страдающие, ущемленные, не реализующиеся, поставленные на грань само утраты низы. Система лишилась опор вверху и внизу. Час ее пробил.

Последнюю отчаянную попытку реформировать тоталитарную ЦАС предпринял Горбачев (программа ускорения социально-экономического развития на базе материализации НТП). Отнюдь не новый сценарий этот от фразеологии (сталинская риторика) до постановочной части (брежневские тщания) в очередной раз потерпел фиаско. Нельзя лечить следствия, не затрагивая причин. Реформ требовали не столько экономические проявления, сколько их политический источник. В обстановке безнадежной производительной депрессии вопрос был, наконец, развернут в плоскость политических перемен. Однако инспирировавшее обновление руководство упустило шанс, непрофессиональными действиями ввергло страну в пучину державного кризиса. Под натиском сепаратистских устремлений окраин федеральный центр лопнул, СССР развалился. ХХ век стал свидетелем второго по счету распада России. Агония советской системы продолжалась до осени 1993 года, кровавой развязкой разрешившей конституционный кризис, неприглядную конфронтацию законодательной и исполнительной власти. Несколько дней «черного октября» подвели черту под 76-летним периодом советской власти в России. Принятый в декабре 1993 г. новый Основной Закон декларировал конституционный, а не общественный строй российской государственности.

Просуществовав с октября 1917 по октябрь 1993, советская Россия, фактами своего рождения и гибели обязанная коммунистической и антикоммунистической революции, полностью подтвердила истину: революции истинны как процессы и ложны как режимы. В промежутке с одного по другой октябрь практически не удалось воплотить буквально ни одну из высоких социальных ценностей, во имя которых делаются революции. В России не утвердились ни демократия, ни правопорядок, ни всеобщее благосостояние, ни хоть сколько-нибудь нормальные, сносные условия для достойного человеческого существования. Все было подчинено борьбе и выживанию, сужению диапазона самореализации, связанным со сверх эксплуатацией (в России традиционно безумно высокая норма прибавочной стоимости доходила в 1991 г. до 210%). Во имя чего? Укрепления государственности.

Советский народ ни на йоту не изменил основного правила течения отечественной истории, вводящего примат сохранения, наращивания государственности.

«Государство для государства и ради государства» — адский принцип адской машины нашей жизни в безрадостных своих проявлениях, точно колесница Вишну, все сминающая на своем пути. И вот стонет лицо, ропщет народ...

«Счастливый случай и смелость уже не раз меняли ход событий, — замечает де Голль, — не фатализму учит... история — запомните ее урок. Бывают часы, когда воля нескольких человек ломает то, что причинно обусловлено и неизбежно, открывая новые пути. Если вы ощущаете все зло происходящего и опасаетесь худшего, вам скажут: «Таковы законы истории. Этого требует процесс развития». И вам все научно объяснят. Не поддавайтесь этой научно обоснованной трусости... Это не просто глупость, это преступление против разума». Преступление против разума — упрочать государственность за счет лица, народа. В обществе разумность, рациональность должны выказывать себя и разумно и рационально. Иначе это не общество. Не будем, как на аукционе, ставить вопрос и ждать ответа. Скажем прямо: сверхзадача нашего времени — перехитрить историю: требуемое теперь укрепление государственности надлежит производить не в ущерб лицу и народу, а на их благо.

3.8. Постсоветская Россия

Высказываться о реальностях не отстоявшихся — значит обрекать рассуждения либо на конъюнктурность, либо на не верифицированность. Мы, в силу природы избранного жанра не имея склонности ни к политическому мониторингу, ни к социософский спекуляции, сторонимся как апологетики, так и метафизики. Наша роль — изучать наличное вместе с породившей его тенденцией. Прошедшая горнило последних ельцинских рыночно-демократических реформ России пока не установилась. Оттого глубокое (нелегковесное) квалифицирующее суждение о ней преждевременно. Что можно утверждать, не впадая в пустопорожнюю риторику, так это то, что нам досталось тяжелое наследие. Паушальный итог отечественных модернизационных рывков скорее негативен.

Современное российское общество:

— не инновационное — в мире выделяются пулы стран а) производящие на чужих технологиях; б) частично использующие свои технологии; в) генерирующие технологии; г) генерирующие знания, порождающие новые технологии. Россия не имеет четкого местоположения в данном перечне; располагаясь где-то между 2, 3 и 4 позициями, обнаруживает завидную неспособность, поразительную незаинтересованность в органичном обновлении производства, притока инноваций. Производительная и первопроходческая деятельность у нас разобщены, не резонансны;

— ресурсозатратно — следствие, с одной стороны, пространственного громадья (цена единицы готовой продукции в России дороже соответствующих аналогов в любой другой индустриальной стране по причине одних транспортных издержек), не освоенности территорий, неразвитости инфраструктуры, а с другой стороны — исторических особенностей развития. Для России борьба за передел мира традиционно означала и означает борьбу за пространства, угодья, запасы, источники сырья. К настоящему моменту ситуация резко изменилась. Борьба за мировое лидерство приняла форму не территориальной, а интеллектуальной монополии. Ныне побеждает монополист не природных ресурсов, а баз данных, квалификации. Россия же по всем этим показателям (количество студентов, финансирование образования, устроенность научной элиты, процент граждан активного возраста с высшим образованием) далеко не в числе передовых;

— супер централизованно — результат а) хозяйствования в условиях критического земледелия, вызывающего необходимость концентрации и редистрибуцию скудного прибавочного продукта; б) специфики экономического прогресса через наращивание геополитического потенциала — колонизация с производительной экстенсификацией как способы страновой адаптации в эпицентре аннексионистских движений Запада (в Россию, через Россию) на Восток, Востока (опять же в Россию и через Россию) на Запад;

— экономически не сбалансированно — гиперразвитость группы А относительно группы Б как побочный эффект форсированной модернизации хозяйственной основы вдогонку с целью обеспечить долгосрочные национальные геополитические интересы (догнать, зачастую и перегнать исторических врагов и соперников) с забвением интересов краткосрочных типа забот, притязаний отдельных лиц, «просто-человеков»;

— милитаризованно — непропорционально значительная роль ВПК в производстве, гипертрофированная роль армии (человека в погонах) в обществе;

— не экологичной — черта, питаемая а) иллюзией неисчерпаемости отечественных природных богатств; б) историческими особенностями индустриального развития: индустриализация как непременно авральное создание, эвакуация, восстановление промышленности безотносительно к природоохранным мероприятиям.

Наши общественные институты, таким образом, предельно изношены, испорчены перекосами, злоупотреблениями они не способны стимулировать поступательное национальное развитие.

Пробить брешь в заскорузлой практике административного управления, государственного планирования, центрально-бюрократического произвола призван рынок. Однако при переходе к нему на рубеже 90-х годов изначально были допущены серьезные ошибки. Основной явилось чрезмерно ретивое (опять обвал!) свертывание линии планового регулирования. Сокращение госзаказа, несбалансированное по смежным производствам, бессистемность во введении рынка породили а) сужение товарно-денежных отношений; б) развитие прямого продуктообмена; в) неконтролируемый рост денежных доходов, концентрацию средств вне бюджета — что значительно ухудшило положение на потребительском рынке. Усилилась социальная напряженность. К заветной цели — хозяйственной самостоятельности, без лимитности, инновационности — мы не только не приблизились, но, пожалуй, удалились. Если характеризовать итоги принципиальных преобразований российской экономики в перестроечное 10-летие и радикальное ельцинское 3-летие, возможно прийти к следующему:

— порожденная большевиками ЦАС, в принципе, разрушена. Сформирован остов рыночно ориентированной многоукладной экономики, созданы столь важные звенья рыночной инфраструктуры, как банковская (к 1995 г. в стране насчитывалось 2,4 тыс. коммерческих банков с активами до 20% от активов реального сектора и торговая;

— ликвидирован товарный дефицит, стабилизирован потребительский рынок;

— возникло сильнейшее расслоение населения с а) практическим упразднением среднего класса; б) опасной пауперизацией и маргинализацией граждан;

— не достигнута искомая стабилизация производства (отодвигаемая на конец 90-x); старая промышленность разрушена, новая не создана; потерявшая до 50% объема индустрии страна поддерживается почти исключительно импортом (оплачиваемым непомерно высокой ценой — хищническим разбазариванием недр);

— национальная валюта остается неустойчивой; опасность гиперинфляции миновала, но рост цен не обуздан;

— структурное преобразование производства приняло форму обвала отечественной индустрии (деиндустриализации);

— наметилась опасная зависимость российского хозяйства от импорта продукции и внешних кредитов;

— произошли глубокие институциональные сдвиги: возник развитый частный и смешанный честно государственный сектор, деятельность предприятий коммерциализировалась (основными индикаторами поведения стали цены, рентабельность, процентные ставки, валютный курс); номенклатурная приватизация привела не к народно-государственному (всеобщему) капитализму, а к извращенной форме бюрократически-замкнутого анклавного капитализма, усиливающего структурную не сопряженность секторов с укорочением, обрывом хозяйственных связей;

— катастрофически недостаточно инвестирование основных фондов; уже сегодня простое воспроизводство технологической базы поставлено под угрозу.

По реалистическим прогнозам экономистов нас ожидает еще более безотрадное будущее. К середине 90-х:

1. Исчерпался «запас прочности» экономики, за счет которого удавалось четыре года поддерживать функционирование национального хозяйства без необходимых инвестиций, роста безработицы и резкого снижения жизненного уровня населения.

2. В ближайшей перспективе экономическую конъюнктуру будут все больше определять стратегические, долговременные угрозы, которые временно были отодвинуты на второй план проблемами текущей финансовой стабилизации. К ним относятся:

— катастрофическое положение в сельском хозяйстве, подрывающее продовольственное само обеспечение и социальную устойчивость страны;

— сокращение производственного, научного и кадрового потенциала;

— утрата качественного машиностроения, необходимого для модернизации экономики;

— усиление давления внешней задолженности на внутрихозяйственные процессы.

3. Практически исчерпан компромисс между двумя сформировавшимися укладами экономики «валютным» и внутренне ориентированным. Противоречия между ними (борьба за ресурсы и условия функционирования) вступают в стадию антагонизма.

Решение основной экономической задачи текущего момента — сбалансированный (без потрясений, перетрясок) переход к индустриальному (лучше информационному) обществу, рыночная адаптация производства, повышение уровня жизни народа, укрепление национальной безопасности, экологизации производительной деятельности — упирается в выработку доктринальных основ макроэкономической стабилизации. Наиболее принципиальными оказываются монетаристская и протекционистская платформы.

Какая из них будет внедряться, покажет время. Пока действия правительства сосредоточиваются вокруг одних близлежащих вопросов — таких, как а) подавление инфляции (до 2 — 3% в месяц); б) открытие экономики (через пресловутое увеличение экспорта сырья и импорта готовой продукции); в) оживление инвестиционной политики (через стимулирование притока иностранного капитала).

Панацея сбалансированного роста, как видно, видится во включении страны в отлаженный мировой рынок на базе капитала и ресурс расточительства (либерализация внешней торговли). Цель достойная, средства негодные, приличествующие недоразвитым традиционным обществам. Корень проблемы — недостаток капитала, низкий уровень дохода, лимитированность накопления. Выхода из стагнации без дополнительных импульсов нет. Генератором подобных импульсов может быть либо зарубежная помощь (кредиты), либо государство. Верхушка отечественной политической бюрократии («элита»), похоже, поставила на зависимое развитие (иностранные инвестиции). Этот вариант, однако, ввиду масштабности, застарелости кризиса бесперспективен. Иная возможность — мобилизация государства— специалистами по страновой модернизации применительно к России проблематизируется. Суть в том, что государство как агент модернизации, в развертывании реформ встав на путь полнейшей мобилизации резервов, обретает авторитарно-тоталитарное проявление. Россия же (в отличие, например, от Китая) декларировала демократию (которая как затратное социальное состояние обеспечивается экономической продвинутостью).

Ситуация близка к тупиковой (отказ от демократии исключается) и тем не менее разрешима. Мы сторонники активизации рычагов государства. Оставаясь демократически ориентированной, Россия принимает некую кооперативную модель (базовый консенсус с поглощением корпоративных интересов) с отходом от «византийской» схемы прогресса, стимулирующую опережающее решение относительно:

а) приведения в движение внутренних источников финансирования — налоги с оборота, отчисления от прибылей, займы;

б) перехода на новые технологии: дистанция, отделяющая нас от развитого мира (уровень инфраструктуры, технологии, кадров) одним броском, одномоментно не покрываема. Однако Россия располагает уникальными разработками. Имеются в виду торсионные, плазменные технологии. Не движение «вслед за», а упреждающее «сосредоточение на» способно завязать невиданный доселе инновационный образ жизни.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Высота жизни определяется высотой понятий о ней. На низших этапах существования человек есть то, что он ест. На высших ступенях человек является тем, чем он обогащает среду обитания; качество культивирования личностью окружения соответствует мере ее персонального богатства.

Ввиду того, что порядок мира задается личностно, человек не продукт обстоятельств — он творец их.

Изъяны мира — ловушка человеческого саморазвития. Прогресс требует культуры — так естественно обнажаются пределы несовместимого с поступательным движением ущербного человеческого обеспечения. Человек — творение божие, не из разряда убиквистов; живет не как попало, но вполне достойно. «Дневник сатаны» — произведение невыполнимое: сатанинская платформа анти жизненна. Разбой не очеловечиваем. Законное основание для преодоления алогизма «существование как сатанинское существование» — возвращение человека на его естественный путь — путь гуманитарного.

Будучи людьми, носителями гуманитарности, мы наделены умением быть в мире. Умением, крепящимся на свободе и достоинстве, творчестве и просветлении, продвигающим к святости. Быть ниже себя — невежество, быть выше себя — мудрость. Надеясь достичь многого, преодолевая первое, мы приобщаемся ко второй.

Тля ест траву, ржа железо, лжа душу (Чехов), — разрыв безысходных трофических цепочек на природной кормовой базе — приобщенности к гуманитарному, дающая больше того, на что можно рассчитывать. За пределами данной приобщенности понятие человеческого свертывается.

Субъект истории — не беззаботный фланёр; признак общества — не помойка. Творчество не важнее творения; искания не весомей истины. Бытие избыточное относительно срока индивидуальной жизни — неразложимое ядро, культурный остов само определяемой, внутренне завершенной целостности, именуемой Цивилизация.

Слепой; ведущий слепого, окажется в яме. Бесталанность рулевого способна погубить, умелость кормчего— спасти. Из сферы предположения переводит в ранг бесспорного — философия, осваивающая конечные смыслы бытия и quantum salis закаляющая души, готовящая ко всякому повороту судьбы.

Картину Крамского «Христос в пустыне» многие трактуют как богоискательство. Нам кажется предпочтительней иная интерпретация. Художник использует библейский сюжет как предлог для погружения в философскую тему «думы о человеке», его долге перед обществом, самим собой.

История имеет прошлое и не имеет будущего, История знает, жизнь не знает, чем обернутся события. Но, чтобы история не повторялась, чтобы прошлое не несло в будущее «свинцовые мерзости» бывших эпох, живущий должен быть историком, имея модели:

— расчета с не праведностями состоявшегося на базе четкой программы решительных общественных преобразований;

— органичной социально-культурной преемственности, дабы не «погасла свеча», не оборвалась нить гуманитарная, необходимая для достойного воспроизводимого существования (смысл изменений общественных форм, как известно, заключается в стремлении людей оградить себя от угрозы потери плодов цивилизации).

Какую же мораль выносит из истории утомленный чтением шедевров, склонный к практицизму гражданин, озабоченный, чтобы прошлое не вернулось ни кошмаром лагерей, ни ублюдочным чувством всеобщего «глубокого удовлетворения». С высоты нашей Голгофы видится следующее.

Перспективное, стратегическое видение. «Про нас можно сказать, — писал П.Чаадаев, — что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру». Урок чего? Чего не надо делать? Этот урок мы дали. Самое время остановиться. Пора перестать удивлять мир, а жить по его законам. По законам здравого смысла прежде всего. Корневой порок нашей философии существования небезосновательно усматривают в абстрактном утопизме, ориентирующем на свет в конце туннеля, на романтическую идеальную жизнь, которая когда-то еще сменит жизнь в настоящем. Думать о будущем мимо настоящего — беспросветный вздор, утверждал Гоголь. И был прав. Дереализации жизни разрушает жизнь: нет жизни вне богатства, полноты подлинного, а не мнимого существования. Жить ведь и означает существовать, а не ожидать существования. Глубина, привлекательность, человечность формулы «жить — быть в настоящем» постигается нами лишь сегодня, в связи с нашим возвращением к реализму. Жизнь, не ставящая идеалом существование в настоящем, цивилизованной не является. И практика бывшего у нас казарменно социалистического экспериментирования — всестороннее тому свидетельство. Однако строить жизнь, поднимая на щит настоящее, уже нельзя. Последнее означало бы возрождение иных форм утопизма.

Самая, быть может, капитальная истина, которую необходимо уяснить, состоит в том, что наше возвращение в цивилизацию не должно сопровождаться очередным отставанием. А оно возможно. Даже очень. Пока из глубин закрытого общества мы выходили на дорогу достойного существования, цивилизация далеко ушла. Многие принятые в ней устои, принципы успели устареть, трансформироваться. Ибо перестали соответствовать условиям новой жизни. Перестала соответствовать им и, казалось бы, фундаментальная философия человеческого «существования в настоящем».

Реперной точкой всех чувств, потребностей и страстей чем дальше, тем больше становится будущее. И потому, что оно хрупко, может не выдержать, не устоять. И потому, что оно гарантия, залог обстоятельности и состоятельности вершения дел человеческих, творения истории. На смену философии «раздумий о будущем мимо настоящего» должна прийти поэтому не философия «раздумий о будущем через настоящее», а некий новый тип философии — «раздумья о настоящем сквозь будущее». Лишь понимание имплицитных, многозначительных тенденций будущего позволит философии отвечать на реальные проблемы жизни, а не обсуждать вопросы, которые никогда и никем не ставились.

Скажем, к рубежу третьего тысячелетия под влиянием НТР исчезнет до 4/5 современных профессий и изделий. Вдумаемся: до 4/5. Это не изменение к жизни. Это новая жизнь. Подумать только: менее, чем через какой-то год мы станем свидетелями (а лучше — участниками) новой жизни. Это говорит о том, что не настоящее в проектировании существования должно определять будущее. А будущее должно определять проектирование существования в настоящем.

Сознает ли наша государственная философия полноту ложащейся на нее ответственности? Скорее всего, нет. Дело в том, что философы теперь у нас — историки, все углубились в прошлое, некоторые погрязли в нем. Не умаляя значения сосредоточения ума на том, чего уже нет, дерзнем сказать вслед за Трифоновым: нет глупее, как искать идеалы в прошлом. Предпочтительнее иное — сосредоточивать ум на том, чего еще нет, и искать идеалы в будущем. Последнее предпочтительнее и важнее.

Теория, руководствующаяся вектором из прошлого, учит, как жить должно (это никому не нужно). Теория, руководствующаяся вектором из будущего, учит, как жить лучше (это нужно всем).

Если Тургенев затронул явление, замечал Добролюбов, оно не замедлит проявиться в действительности. Подобное же требуется и от государственной философии. Обнаруживая перспективные, судьбоносные линии и тенденции, она должна вызывать их к жизни. Чем скорее поймут это, тем лучше. Для философии. Для нашего существования.

Индивидуализм. Вся российская явь есть ущемление персонального, деформирование личностного — поглощение лица в народе (община), семье (домострой), церкви (соборность), общенародной собственности (псевдоколлективизм), государстве (этатизм). У нас не было личности в силу зажима вольностей, в силу преимущественного однобокого развития самодержавия и власти в ущерб свободе и праву. Между тем одно из ключевых доподлинно непреходящих начал, к сожалению, не укоренившихся в нашей реальности, — идущее от Перикла, Тацита, Цицерона, Фукидида, Эразма, Монтеня начало здорового индивидуализма. Говоря об индивуализме, мы подразумеваем не доктринальные конструкции, а некий обнаруживаемый в реальности тип социально-мировоззренческой, идейно-психологической, практически-поведенческой жизненной ориентации, ставящей во главу угла само ценность индивида — его свободу, автономию, его право и подлинную возможность самостоятельно определять свои интересы и направления активности, его внутреннюю ответственность за свою судьбу и благополучие своих близких, его самостоятельность в решении приватных, экзистенциальных вопросов. Индивидуализм сопоставляется нами не с эгоизмом, самовлюбленностью, а с «титанизмом», предприимчивостью, инициативностью, потенциалом самореализации. «Для меня теперь человеческая личность, — писал Белинский,— выше истории, выше общества, выше человечества. Это мысль и дума века!». И дума эта не передумана.

«Мы все стоим у порога, и вот бы лететь, и крылья есть, но воздуха под крыльями не отказывается», — сетовал Розанов. Не оказывается потому, что вместо атмосферной среды — подполье, ибо революционеры наши, вопреки Кондорсэ; связали себя с такой революцией, чертой которой никогда не была свобода. Человек в плену — это явление служит своеобразным камертоном отечественной истории.

Необходимо покончить со всякого рода «редукционизмом» в подходе к человеку. Человек — не полая ниша, заполняемая неизвестно как и неизвестно кем. Каждый человек — Вселенная, которая с ним рождается и с ним умирает; под каждым надгробным камнем погребена целая всемирная -игрив ..(Хайне). Человек — личность со своими ценностями, отношением к миру, к себе, к себе подобным. Без уважения к личности как таковой, ее суверенитету, без приоритетности отдельного, «отделенного» человека, без терпимости и ее гарантий на социальном уровне к человеческим дарованиям, «слабостям» и склонностям нормального — гуманитарного — не деформированного патерналистским государственным контролем, общества не построить. Отсюда: надо перестать жить расчеловеченные прошлым, делая ставку на человечное будущее, которое обеспечивается массой соответствующих гуманитарных ценностей с идеологией здорового индивидуализма в основе.

Культивация гражданской ответственности, добропорядочности. Пепел Клааса стучится в сердца тех, кому дорого отечество, и надо думать, что героев в зале больше, чем на сцене. Не достает же малого — доброжелательности, любви к добру, дабы решиться пожертвовать и честолюбием, и самолюбием, и всеми мелочами легко раздражающегося своего эгоизма и положить самому себе в непременный закон— служить земле своей, а не себе, помня ежеминутно, что место его — для счастие других, а не для своего. Начинать побеждать дракона надо с себя.

Гуманизм как основа социальной консолидации. Сплочение общества надлежит осуществлять не на базе ненависти к «врагу» (евреи, оккупанты, «покупанты», мигранты...), а на базе идеалов справедливой (демократически законной, избегающей нажимов, социального иудаизма), достойной (многообразие материальных и духовных ценностей) жизни. Следует предпринять сверхусилия, дабы покончить с типично российской маской расплюевщины, «синдромом Самгина» (безопорность личности, отсутствие осмысленного персонального интереса), вооружив личность понятием самодостаточности... Достойно жить и любить жизнь в достойном обществе — множить духовное, социальное, нравственное, интеллектуальное, поведенческое, эстетическое достояние - вот почва самореализации, решение на индивидуальном уровне сакраментальной проблемы цели, смысла, назначения истории.

Разрушение эгалитаризма. Люди от природы разные, а потому неравные. Это закон жизни, и прекословить ему не надо. Надо стремиться к равенству в свободе, в возможности самоосуществления, а не к равенству в принуждении, рабстве. «Люди, может быть, и согласились бы... на раз навсегда установленный закон... о равенстве, так же как на игру случая или внешней необходимости, — отмечал Милль, — но чтобы кучка людей взвешивала всех остальных на весах и давала одним больше, другим меньше по своей прихоти, по своему усмотрению, — такое можно вынести только от существ, обладающих, по всеобщему убеждению, сверхчеловеческими качествами и опирающихся на невообразимые ужасы».

Органический порок нашего общества — уравнительность, проведение которой вызвало стагнацию производительных сил, социальную апатию, переключение интересов во внепроизводственную сферу, обернулось засильем потребительства, атомизацией, самоизоляцией личности. Нормализация обстановки видится в проведении курса на либерализацию, плюрализм в сознании и поведении свободно действующих индивидов.

Под государственный контроль подпадают лишь принципиальные, глобальные типы деятельности, на локальном же уровне само регуляцию осуществляет личность, талант и удачливость которой, в сущности, и оказывается конечным слагаемым и катализатором совокупной энергии масс.

Рациональное отношение к жизни, исключающее возможность чудес. Распад тоталитарного социума с жестко структурированным сугубо фаталистическим сознанием (покорность перед лицом неотвратимых тенденций, унифицированностью, хорошая предсказуемость поведения индивидов) обернулся расцветом иррационализма, мистики, оккультизма (поиск спасения в нетрадиционных культах — кришнаизма, ушу, цигун, повальная тяга к экстрасенсам, знахарям, чудотворцам). Вот уж поистине — у нас жгут чему поклонялись, поклоняются тому, что жгли.

Обычному для переходного периода чувству надвигающейся катастрофы должны противостоять не суеверие и легковерие (социально-психологический фундамент тоталитаризма), не неверие и безверие (социально-психологический базис необоснованного общественного фрондерства), не зыбкая погоня за еще более зыбкой, вечно ускользающей мечтой (хилиастическое сознание), а некая субстанциальная, сообразующаяся с Разумом рациональность.

Лишь через трезвый расчет объективной логики объективных обстоятельств — координацию и согласование, стабилизацию социально-политических процессов, форсирование технологической и политической модернизации, социальную санацию (расширение среднего класса, снижение дифференциации и т. д.), фронтальное реформирование властных отношений, организационных структур, а не через тягу к харизматическим феноменам, пролегает наш путь в будущее.